— А какие причины привел рабби Мортейра?
— Когда я спросил его, чем я это заслужил, он меня удивил. Он сказал, что стипендия — это способ, его лично и еврейской общины, почтить моего отца, чья репутация, как и репутация длинной родословной его предков- раввинов, оказалась гораздо выше, чем я мог себе представить. Но он также добавил, что я — многообещающий ученик, который может однажды пойти по стопам своего отца.
— И… — Бенто глубоко вдохнул, — как ты ответил рабби?
— Благодарностью, конечно. Бенто Спиноза, ты заставил меня возжаждать знаний — и, к удовольствию рабби, я с радостью погрузился в изучение Талмуда и Торы.
— Понимаю. Э-э… ну… ты многого достиг. Иврит в твоей записке просто превосходен.
— Да, я рад за себя, и моя радость от учения возрастает день ото дня.
Последовала небольшая пауза. Они оба открыли рты, чтобы что-то сказать, но передумали. Еще немного помолчав, Франку спросил:
— Бенто, ты был в такой тревоге, когда я в последний раз видел тебя, после того нападения. Быстро ли ты оправился?
Бенто кивнул:
— Да, и в немалой степени благодаря тебе. Тебе будет приятно знать, что даже теперь, в Рейнсбурге, я держу свой старый изрезанный плащ на самом виду. Это был превосходный совет.
— Расскажи мне побольше о своей жизни.
— Ах, ну, что тебе сказать? Полдня я шлифую линзы, а в остальное время думаю, читаю и пишу. Не так-то много того, о чем можно рассказывать — с внешней стороны. Я целиком и полностью живу в своих мыслях.
— А та молодая женщина, что провела меня тогда к тебе в комнату? Та, что причинила тебе столько боли?
— Она и мой друг Дирк планируют сыграть свадьбу.
Короткая пауза. Франку попросил:
— И что же? Расскажи подробнее.
— Мы остаемся друзьями, но она — убежденная католичка, и он тоже собирается обратиться в католицизм. Полагаю, наша дружба сильно пострадает, когда я опубликую свои взгляды на религию.
— А как твои тревоги по поводу силы аффектов?
— Ах… — Бенто замешкался. — Ну, с тех пор, как мы последний раз с тобой виделись, я наслаждаюсь спокойствием.
И снова последовало молчание, которое в конце концов нарушил Франку:
— Ты замечаешь, что сегодня между нами все как-то по-другому?
Бенто, озадаченный, пожал плечами:
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду паузы. Раньше в наших разговорах никогда не было пауз. Всегда очень много надо было сказать — мы говорили без передышки. Никогда не возникало ни мгновения молчания.
Бенто утвердительно склонил голову.
— Мой отец, да будет благословенно его имя, — продолжал Франку, — всегда говорил, что когда не говорят о чем-то серьезном, то в беседе не может быть сказано ничего важного. Ты согласен, Бенто?
— Твой отец был мудрым человеком. Что-то серьезное? Что это, как ты думаешь?
— Несомненно, это связано с моим видом и моим энтузиазмом по поводу иудейского образования. Я полагаю, это тебя расстроило, и ты не знаешь, что сказать.
— Да, в твоих словах есть истина. Но… э-э… я не знаю, что…
— Бенто, я не привык слышать, чтобы ты ощупью подбирал слова! Если бы я мог говорить за тебя, я сказал бы, что «что-то серьезное» — то, что ты не одобряешь направление моих занятий. Однако в то же время твоему сердцу я небезразличен, и ты хочешь уважать мое решение и не желаешь говорить ничего, что причинит мне неудобство.
— Хорошо сказано, Франку. Я действительно не мог подыскать нужные слова. Знаешь, тебе это необыкновенно удается.
— Что — это?
— Я имею в виду — понимание нюансов того, что говорится и не говорится между людьми. Меня поражает твоя проницательность.
Франку склонил голову:
— Спасибо, Бенто. Это дар моего благословенного отца. Я учился, сидя у него на коленях.
И снова пауза.
— Пожалуйста, Бенто, постарайся поделиться своими мыслями о нашей сегодняшней встрече — до этого момента.
— Что ж, попытаюсь. Я согласен, что-то сегодня происходит по-другому. Мы изменились, и я пытаюсь справиться с этим, но получается очень неуклюже. Ты должен помочь мне разобраться.
— Лучше всего просто поговорить о том, как мы изменились, я имею в виду — с твоей точки зрения.
— Прежде я был учителем, а ты — учеником, который соглашался с моими взглядами и хотел провести жизнь в изгнании вместе со мной. Теперь все это изменилось.
— Потому что я начал изучение Торы и Талмуда?
Бенто помотал головой:
— Это не просто изучение. Твои собственные слова — «учусь с радостью». И ты точно поставил диагноз моему сердцу: я действительно боялся оскорбить тебя или омрачить твою радость.
— Ты думаешь, наши пути расходятся?
— А разве нет? Наверняка ведь теперь, даже если бы ты не был обременен семьей, ты бы не решил идти вместе со мной моим путем?
Франку довольно долго думал, прежде чем ответить.
— Мой ответ, Бенто, — и да, и нет. Думаю, я не пошел бы твоим путем в жизни. Однако даже при этом наши пути не разошлись.
— Как это может быть? Объясни.
— Я по-прежнему всей душой принимаю всю ту критику религиозных суеверий, которую ты излагал в разговорах с Якобом и со мной. В этом я с тобой заодно.
— Однако теперь ты получаешь огромную радость от изучения суеверных текстов?
— Нет, это неверно. Я испытываю радость от процесса учения, и вовсе не всегда — от содержания того, что изучаю. Знаете, учитель, между этими двумя моментами есть разница.
— Пожалуйста, учитель, объясните! — Бенто с явным облегчением широко улыбнулся и дружески взъерошил рукой волосы Франку.
Франку улыбнулся в ответ, помолчал пару секунд, радуясь прикосновению друга, и продолжал:
— Под «процессом» я подразумеваю, что мне нравится заниматься образованием своего разума. Я наслаждаюсь изучением иврита и восторгаюсь целым древним миром, который открывается мне. А изучать Талмуд оказалось гораздо интереснее, чем я воображал. Вот только на днях мы занимались историей рабби Иоханона…
— Какой именно из историй?
— Историей о том, как он исцелил другого раввина, подав ему руку, а потом, когда он сам заболел, его посетил еще один раввин, который спросил его: «Приемлемы ли для тебя эти страдания?» И рабби Иоханон ответил: «Нет, ни они сами, ни награда за них». И тот, другой рабби, излечил рабби Иоханона, подав ему руку.
— Да, я знаю эту историю. И в каком отношении она показалась тебе интересной?
— Во время обсуждения мы подняли много вопросов. К примеру, почему бы рабби Йоханону просто не излечить самого себя?
