— И, конечно, класс говорил о том. что пленник не может освободить сам себя и что награда за страдания ждет в загробном мире.
— Да, я понимаю, что тебе это очень знакомо, может быть, даже скучно. Но для такого человека, как я, подобные дискуссии живительны. Где еще имел бы я возможность для такого духовного разговора? Некоторые ученики говорили одно, другие не соглашались, третьи недоумевали, почему были использованы такие-то слова, когда иные могли бы излагать суть с большей ясностью. Наш учитель поощрял нас исследовать каждую крупицу того, что можно почерпнуть из текста.
— А вот еще другой пример, — продолжал Франку. — На прошлой неделе мы обсуждали историю о знаменитом рабби, который задержался на пороге смерти, страдая от ужасной агонии, но жизнь в нем поддерживали молитвы его учеников и собратьев-раввинов. Его служанка сжалилась над ним и сбросила с крыши кувшин, который разбился с таким шумом, что все они перестали молиться, и в этот самый момент рабби умер.
— А, да — рабби Иехуда ха-Наси! И я голову даю на отсечение, вы обсуждали, правильно ли поступила служанка и была ли она повинна в человекоубийстве. А еще — значит ли то, что другие раввины поддерживали жизнь умирающего, что им недоставало милосердия, и они лишь оттягивали его прибытие в блаженный грядущий мир.
— Могу себе представить, что бы на это ответил ты, Бенто! Я очень хорошо помню твое отношение к вере в загробную жизнь.
— Именно! Основополагающая предпосылка о существовании грядущего мира порочна. Однако твои соученики не готовы подвергать сомнению эту предпосылку.
— Да, согласен, в этом есть свои ограничения. Но пусть так! Это все равно привилегия, радость — часами сидеть с другими людьми и обсуждать такие весомые материи. И наш наставник учит нас вести споры. Если какое-то положение кажется чрезмерно очевидным, нас учат задаваться вопросом, почему писатель вообще об этом сказал — возможно, под этими словами кроется еще более глубокое положение. Когда мы полностью удовлетворены своим пониманием, нас учат выискивать фундаментальный общий принцип. Если какой-то момент несуществен, нас учат задаваться вопросом, почему автор включил его в текст… Короче говоря, Бенто, изучение Талмуда обучает меня думать, и я полагаю, что и с тобой было так же. Может быть, именно изучение Талмуда отточило твой ум до такой остроты!
Бенто, подумав, согласился:
— Не могу отрицать, что оно имеет свою ценность, Франку. Хотя, оглядываясь назад, я предпочел бы менее кружной, более рациональный путь. Евклид, к примеру, переходит прямо к делу, а не мутит воду загадочными и часто противоречащими друг другу историями.
— Евклид? Изобретатель геометрии?
Бенто подтвердил:
— Думаю, Евклида я оставлю для моего следующего, мирского образования, но пока с этой работой справляется Талмуд. Знаешь, я люблю хорошие истории. Они добавляют занятиям жизни и глубины. Да и вообще все любят истории.
— Нет, Франку, не все! Подумай, какие доказательства есть у тебя для такого утверждения! Это ничем не подкрепленный вывод, который, по моим личным наблюдениям, является ложным.
— А, ты не любишь истории! Что, и в детстве тоже не любил?
Бенто закрыл глаза и стал декламировать наизусть:
— «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал»…
Франку перебил его, продолжая в том же тоне:
— «А как стал мужем, то оставил младенческое». Павел, первое послание коринфянам.
— Потрясающе! Ты теперь стал таким прытким, Франку, таким уверенным в себе! Ты так отличаешься от растрепанного необразованного юнца, только что сошедшего с корабля из Португалии.
— Необразованного — в вопросах иудейской жизни. Однако не забывай, что мы, конверсо, получали навязанное нам, но полное католическое образование. Я прочел Новый Завет от корки до корки.
— Об этом я позабыл. Это означает, что ты уже отчасти начал свое второе образование. Хорошо! И в Ветхом, и в Новом Заветах скрыто много мудрости. Особенно — в писаниях Павла. Всего через несколько строк он полностью выражает мою точку зрения на истории: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится».
Франку задумался, повторяя про себя:
— Совершенное?.. То, что отчасти?..
— Совершенное, — проговорил Бенто, — это нравственная истина. «То, что отчасти» — ее обертка, в данном случае — история, которая перестает быть необходимой, когда истина уже высказана.
— Не уверен, что могу принять Павла как образец для жизни! Его жизнь, как ее излагают в житиях, похоже, была лишена равновесия. Такая суровая, такая фанатичная, такая безрадостная! А сколько проклятий он из- рыгал в адрес всех мирских удовольствий! Бенто, ты слишком суров. К чему отказывать себе в удовольствии от хорошей истории, удовольствии столь благом, столь всеобщем! В какой культуре нет своих историй о чудесах?
— Помнится мне один молодой человек, который восставал против историй о чудесах и пророчествах. Такой взрывной и мятежный молодой человек, который так восставал против ортодоксальности Якоба! Помнится мне и его реакция на литургию в синагоге. Хотя он и не знал иврита, он следил за ней по португальскому переводу Торы и приходил в гнев по поводу чудесных историй и говорил, что как еврейская, так и католическая службы — безумие и чушь. Помню, он еще спрашивал: «Что, времена чудес закончены? Почему Бог не совершил чудо и не спас моего отца?» И тот же молодой человек страдал из- за того, что его отец отдал свою жизнь за Тору, которая вся наполнена суеверной верой в чудеса и пророчества…
— Да, все это так. Я помню.
— И куда же подевались все эти чувства, Франку? Ты теперь говоришь только о радости от изучения Торы и Талмуда. И при этом утверждаешь, что по-прежнему полностью принимаешь мою критику суеверия. Как такое может быть?
— Бенто, ответ все тот же: радость мне приносит именно процесс учения. Я не слишком серьезно воспринимаю его содержание. Мне нравятся чудесные истории, но я не принимаю их за историческую истину. Я прислушиваюсь к морали, к изложенным в Писании мыслям о любви, милосердии, доброте и этичном поведении. А остальное выбрасываю из головы. К тому же есть истории — а есть истории. Некоторые из них, как ты говоришь, действительно противоречат логике, но другие возбуждают внимание ученика — и такие я считаю полезными в своих собственных занятиях и в учительской практике, которой я начинаю заниматься. Одно я знаю наверняка: учеников всегда будут занимать именно истории, и никогда не найдется достаточного числа тех, кто будет с жаром изучать Евклида и геометрию. Кстати, я тут упомянул, что начинаю преподавать, и это напомнило мне еще кое о чем, что я так жаждал поведать тебе! Представь, начинаю я вести занятия по основам иврита и… догадайся, кто оказывается среди моих учеников? Только не падай: твой несостоявшийся убийца!
— Да ну! Мой убийца? Вот это действительно потрясение! Ты — учитель моего убийцы? И что ты можешь мне рассказать о нем?
