В каждом из этих примеров совет, который я предлагал, сам по себе не подразумевал последнего решающего шага, но был лишь средством, побуждающим к исследованию: правил семейных систем, значения и выгоды промедления и зависимых желаний, природы и последствий нечестности.
Очень часто именно сам способ предложения совета, помогает больше, нежели конкретное содержание самого совета. Например, один врач консультировался со мной из-за болезненного промедления. У него были серьезные проблемы с его больницей из-за того, что он не мог заполнять медицинские карты, что привело к тому, что горы из нескольких сотен карточек пылились в его кабинете.
Я использовал все, чтобы мобилизовать его. Я посещал его кабинет, чтобы оценить размеры задания. Я просил его приносить карты и диктофон в мой кабинет, так что я мог делать предложения по поводу его техники диктовки. Мы смоделировали еженедельную схему диктовки, и я звонил ему, дабы выяснить, придерживается ли он ее.
Ни один из этих особых приемов ни принес никаких результатов, но, тем не менее, его тронул сам процесс — иными словами, то, что моя забота о нем была столь велика, что вышла за пределы моего кабинета. Последующее улучшение наших взаимоотношений, в конце концов, способствовало хорошей терапевтической работе, которая закончилась тем, что он открыл собственные методы, чтобы справиться со своими задолженностями.
Глава 51. Облегчение решений — другие приемы
Как и у любого терапевта, у меня есть любимые мобилизующие приемы, выработанные за годы практики. Иногда я нахожу полезным подчеркнуть нелепость сопротивления, основанного на прошедших и уже необратимых событиях. Однажды я встречался с сопротивляющимся пациентом, застрявшим в жизни. Он упорно обвинял свою мать в событиях, которые произошли за десятилетия до этого. Я помог ему постигнуть всю нелепость его позиции, попросив его повторить несколько раз такое заявление: «Мама, я не собираюсь меняться до тех пор, пока ты не будешь обращаться со мной иначе, чем тогда, когда мне было восемь лет». Время от времени я использовал этот прием весьма эффективно (с вариациями в формулировках, само собой, дабы соотноситься с исключительной ситуацией пациента). Иногда я просто напоминаю пациентам, что рано или поздно они должны будут избавиться от жажды обладать лучшим прошлым.
Другие пациенты говорят, что не могут действовать потому, что не знают, чего именно они хотят. В таких случаях я пытаюсь помочь им выявить и проанализировать свои желания. Это может быть утомительным, и, в конце концов, многие терапевты просто устанут и захотят крикнуть: «Неужели вы никогда ничего не хотели?» Карен Хорни порой говорила, наверное, испытывая сильное раздражение: «Вам когда-нибудь приходила мысль спросить себя, что вы хотите?» Некоторые пациенты не чувствуют, что у них есть право желать чего-либо. Другие пытаются избежать боли утраты, избавившись от желаний. («Если я никогда не буду желать, я никогда больше не буду разочарован».) Третьи скрывают свои желания в надежде, что взрослые вокруг них смогут сами догадаться, чего им хочется.
Изредка индивиды способны осознать, что желание у них появляется только тогда, когда они лишаются чего-либо. Иногда я нахожу очень полезным для тех, кто запутался в своих чувствах по отношению к другому, представить (или изобразить в ролевой игре) телефонный разговор, в котором этот другой разрывает отношения с ним. Что они чувствуют в этот момент? Печаль? Обиду? Облегчение? Эйфорию? Можем ли мы в таком случае позволить этим чувствам поведать об их упреждающем поведении и решениях?
Порой я оживляю пациентов, которые колеблются в принятии решения, цитируя строчку из «Падения» Камю, всегда глубоко действующую на меня: «Поверьте мне, не брать то, чего не желаешь, — самая трудная вещь на свете».
Я испробовал много путей, чтобы помочь пациентам увидеть себя в более объективном свете. Как я узнал от моего супервизора, Льюиса Хилла, иногда оказывается очень полезным ход с изменением перспективы. Я привлекаю пациента в качестве своего собственного консультанта следующим образом:
«Мэри, я немного завяз в работе с одной из моих пациенток, и я бы хотел услышать ваш совет; наверное, вы сможете предложить что-нибудь полезное. Я вижу умную, чуткую, привлекательную сорокапятилетнюю женщину, которая говорит мне, что у нее абсолютно чудовищный брак. В течение долгих лет она планировала оставить своего мужа, когда ее дочь отправится в колледж. Это время уже давно пришло и прошло, но, несмотря на то, что она глубоко несчастна, она остается в той же самой ситуации. Она говорит, что ее муж не любит ее и вербально оскорбляет ее. Однако она не хочет даже просить его принять участие в супружеской терапии, так как решила оставить его и, если он изменится во время семейной терапии, ей будет сложнее сделать это. Но прошло уже пять лет с тех пор, как дочь оставила дом, а она все еще там, и ничего не изменилось. Она не начнет супружескую терапию и не уйдет от него. Интересно, тратит ли она ту единственную жизнь, которая у нее есть, на то, чтобы только наказать мужа. Она говорит, что хочет, чтобы он сам сделал ход. Она хочет застать его в постели с другой женщиной (или другим мужчиной — а она подозревает и это). И тогда она сможет уйти».
Естественно, Мэри быстро узнала в пациентке себя. Когда она слышит, как ее описывают со стороны в третьем лице, это может позволить ей прийти к большей объективности в своей ситуации.
Глава 52. Проводите терапию как продолжающийся сеанс
Я встречался на терапии с Ролло Мэем в течение двух лет. Он жил и работал в Тибуроне, а я — в Пало-Альто, примерно на расстоянии семидесятипятиминутной поездки на машине. Я думал, что смогу с успехом использовать регулярные поездки, слушая пленку с записью терапевтического сеанса предыдущей недели. Ролло дал согласие на мои записи, и вскоре я обнаружил, что прослушивание записи чудесным образом способствует терапии, так как я быстрее погружался в более глубокую работу над важными темами, которые возникали на предыдущих сеансах. Это оказалось столь полезным, что с тех пор я регулярно записывал сеансы тех пациентов, которым требуется длительное время, чтобы добраться до моего кабинета. Время от времени я делаю то же самое с пациентами, которые живут недалеко, но у которых есть некоторая особая неспособность вспоминать предыдущий сеанс — наверное, кроющаяся в великом непостоянстве аффекта или коротких разобщенных эпизодах.
Этот специфический метод демонстрирует важную грань терапии — а именно то, что терапия работает лучше всего, если по своей форме приближена к марафону. Терапевтические часы, которые существуют в разрыве один от другого, гораздо менее эффективны. Использование каждого часа терапии для разрешения кризисов, развившихся за неделю, представляется особенно неэффективным способом работы. Когда я только начал работать в этой сфере, я слышал, как Дэвид Гамбург, профессор психиатрии в Стэнфорде, в шутку обращался к психотерапии как «циклотерапии». И действительно, следует сказать кое-что в пользу этого мнения, ибо мы последовательно участвуем в «тщательной проработке». Мы раскрываем новые темы, некоторое время работаем с ними, подвигаемся к другим проблемам, но регулярно и повторно возвращаемся к тем же самым темам, каждый раз углубляя исследование. Этот циклический аспект психотерапевтического процесса сравним с заменой колеса у машины. Мы кладем ключ на болт, равным образом закрепляем каждый по очереди, пока не возвращаемся к первому, затем повторяем процесс, пока колесо оптимально не встает на свое место.
