Самое парадоксальное, однако, состоит в том, что психотерапевты, которые так лелеют стремление их пациентов к близости, должны чувствовать изоляцию как главную профессиональную угрозу. Однако терапевты слишком часто бывают одинокими созданиями, проводящими весь свой рабочий день изолированными от мира в идущих друг за другом сеансах и редко видящими коллег, если только они не предпримут энергичных усилий, дабы построить коллегиальную деятельность. Да, конечно, идущие подряд сеансы, составляющие рабочий день терапевта, изобилуют близостью, но этой формы близости недостаточно для того, чтобы поддержать жизнь терапевта. Эта близость не дает подкрепления и обновления, возникающих от глубоких любящих отношений с друзьями и семьей. Одно дело — существовать для другого, и совсем другое — быть в равноправных отношениях с другим.
Слишком часто мы, терапевты, игнорируем наши личные отношения. Наша работа становится нашей жизнью. В конце рабочего дня, отдав большую часть самих себя, мы чувствуем себя опустошенными и не способными к дальнейшим взаимоотношениям. Кроме того, пациенты так благодарны, так любящи, так идеализируют нас, что мы рискуем стать менее ценимыми членами семьи и друзьями, которые не могут признать наши всеведение и превосходство во всем.
Взгляд терапевта на мир априорно изолирован. Закаленные терапевты видят отношения иным образом, иногда они утрачивают терпение к социальным ритуалам и бюрократии, не могут придерживаться мимолетных мелких встреч и небольших разговоров на многочисленных общественных встречах. Путешествуя, некоторые терапевты избегают контакта с другими или скрывают свою профессию, потому что у них вызывает отвращение искаженное общественное отношение к ним. Они устали не только от того, что их иррационально боятся или недооценивают, но от того, что их переоценивают и считают, что они могут читать мысли или предлагать гениальные решения самых разнообразных проблем.
Хотя терапевты должны привыкнуть к идеализации или недооценке, с которыми они встречаются в повседневной работе, это происходит очень редко. Вместо этого они часто ощущают тревожные позывы сомнений в себе или в собственной грандиозности. Эти подвижки в самоуважении, а впрочем, и все изменения внутреннего состояния, должны быть внимательнейшим образом проработаны терапевтами, дабы они не проникли в терапевтическую работу. Разрушительный жизненный опыт, с которым встречается терапевт — напряженность в отношениях, рождение детей, стрессы, связанные с заботой о детях, утраты, супружеские расхождения или даже развод, непредусмотренные неудачи, жизненные бедствия, болезни, — все это драматичным образом увеличивает напряженность и сложность терапии.
На все эти профессиональные опасности в большей степени влияет график работы. Терапевты, которые пребывают под личным финансовым давлением и включают в свое расписание по сорок-пятьдесят часов в неделю, рискуют гораздо больше. Я всегда относился к психотерапии больше как к призванию, нежели как к профессии. Если основное побуждение состоит в накоплении состояния, а не оказания помощи, тогда жизнь психотерапевта — не лучший карьерный выбор.
Деморализация терапевта также относится к спектру практики. Цеховщина, особенно в клинических областях, наполненных неимоверной болью и отчаянием — например, работа с умирающими или хронически ослабленными или психотическими больными, — ставит терапевта в рискованное положение; я убежден, что баланс и разнообразие в практике широко содействуют чувству обновления.
Выше, рассматривая проступки сексуального вовлечения, я указывал на близость отношений между терапевтом и пациентом с любыми отношениями, где очевидны различия в правах. Но существует огромная разница, неотъемлемая для самой напряженности терапевтического усилия. Терапевтическая связь может стать очень сильной: столь многое открыто, столь многое спрошено, столь многое дано, столь многое понято — что возникает любовь не только со стороны пациента, но и терапевта, который обязан держать любовь в сфере caritas
[11]
и препятствовать ее проникновению в область эроса.
Из всех стрессов в жизни психотерапевта существует два особенно катастрофических: самоубийство пациента и судебное преследование за небрежность врача.
Работая с беспокойными пациентами, мы всегда должны жить с вероятностью суицида. Приблизительно 50 процентов старших терапевтов стояли перед проблемой суицида или серьезной попыткой суицида пациента, с которым они работают сейчас или работали в прошлом. Даже самые опытные и подготовленные терапевты будут мучиться из-за шока, печали, вины, чувства некомпетентности и злости на пациента.
Равно болезненные эмоции переживает терапевт, стоящий перед судебным преследованием за халатность. В реальном сутяжническом мире компетенция и честность не дают защиты терапевту: почти каждый компетентный терапевт, которого я знаю, хотя бы единожды стоял перед судебным разбирательством или его угрозой. Кроме того, терапевты чувствуют себя преданными самим опытом судебной тяжбы. После того, как они посвятили самих себя служению, борьбе за личностный рост своих пациентов, терапевтов глубочайшим образом потрясает, а иногда навсегда меняет подобный опыт. Новая и неприятная мысль приходит им в голову, когда они проводят изначальную оценку: «Будет ли этот человек преследовать меня.» Лично я знаком с терапевтами, которые были столь деморализованы преследованием за халатность, что решались на ранний уход на пенсию.
Шестьдесят пять лет назад Фрейд советовал терапевтам возвращаться к личному психоанализу каждые пять лет из-за частой подверженности примитивному вытесненному из сознания материалу, который он уподоблял действию рентгеновских лучей. Следует или нет разделять тревогу, что вытесняемые из сознания интуитивные потребности терапевта могут быть возбуждены, сложно не согласиться с его убеждением, что внутренняя работа терапевтов должна продолжаться всегда.
Лично я нахожу группы психотерапевтической поддержки сильным оплотом против многих из этих опасностей. В последние десять лет я посещал группу без лидера, которая состояла из одиннадцати мужчин-терапевтов примерно одного возраста и опыта и встречалась по 90 минут раз в неделю. Но ни одно из этих особенных групповых свойств не существенно: например, в течение многих лет я вел успешную еженедельную группу для психотерапевтов разного возраста и пола. Что существенно, так это то, что группа предоставляет безопасную доверительную зону для того, чтобы поделиться стрессами персональной и профессиональной жизни. Не имеет значения и как называется эта группа — иными словами, «терапевтическая» ли это «группа» или «группа поддержки» (которая все равно оказывается терапевтической из-за статуса участников).
Если между участниками нет личностной несовместимости, разрушающей процесс, группа опытных клиницистов не нуждается в профессиональном лидере. На самом деле, отсутствие назначенного лидера помогает членам более полно использовать свои остро отточенные умения. Группа менее опытных терапевтов, с другой стороны, может выиграть с опытным лидером, который работает как носитель функций, облегчающих выполнение проекта, и как наставник. Создать группу поддержки гораздо легче, чем кажется. Все, что требуется, так это решимость одного или двух индивидов, которые создают список совместимых коллег, контактируют с ними и организуют время и место запланированного сеанса.
