Эрнеста передернуло. Черт! Она видела меня с Нан Карлин. Вот это засада. Во что я ввязался?
Никогда больше, думал Эрнест, я не позволю себе так поверхностно относиться к терапевтической откровенности. Теперь было бесполезно думать о том, как бы Маршал или какое-нибудь другое светило психотерапии отреагировало на заявление Кэрол. Он зашел уже слишком далеко, он попрал все границы, установленные традиционной психотерапией, он вышел за рамки допустимого в клинической практике, и теперь он понимал, что он остался совершенно один, затерянный в джунглях несанкционированной терапии. Единственное, что ему оставалось, — это оставаться честным и положиться на интуицию.
«И… что вы чувствуете, Каролин?»
«А вы что чувствуете, Эрнест?»
«Смущение. Честно говоря, Каролин, такая ситуация — это самый страшный кошмар, который только может присниться терапевту. Мне очень неудобно обсуждать с вами, да и с любым другим пациентом мои отношения с женщинами, мою личную жизнь. Но я решил работать с вами на условиях полнейшей честности, и я постараюсь придерживаться своего решения и далее. Итак, что вы чувствуете?»
«О, целую гамму чувств. Зависть. Злость. Обида. Мне не повезло».
«Можете остановиться на чем-то одном подробнее, например на злости или обиде».
«На все воля случая Если бы я сделала тогда то, что сделала она, — подошла, села рядом. Если бы мне только хватило тогда смелости, хватило наглости заговорить с вами».
«И что тогда?»
«Тогда все могло бы быть иначе. Скажите мне честно, Эрнест, что, если бы я подошла к вам, если бы попыталась познакомиться с вами? Я смогла бы заинтересовать вас?»
«История не знает сослагательного наклонения, Каролин. Все эти «если» и «а вдруг»… Что вы действительно хотите узнать, Каролин? Я не раз говорил, что считаю вас привлекательной женщиной. Неужели вы хотите еще раз это услышать?».
«А мне хотелось бы знать, почему вы отвечаете мне вопросом на вопрос, Эрнест».
«Ответил ли бы я на вашу инициативу? Могу сказать, да, вполне вероятно, что ответил бы. То есть да. Я, вероятно, ответил бы».
Молчание. Эрнест чувствовал себя совершенно беззащитным. Этот разговор так разительно отличался от его привычного общения с пациентами, что он начал серьезно сомневаться, сможет ли он и дальше работать с Каролин. Вне всякого сомнения, не только Фрейд, но и консилиум теоретиков психоанализа, чьи труды он читал на этой неделе, единодушно признал бы, что пациент со столь ярко выраженным эротическим переносом, как у Каролин, неизлечим, а Эрнесту ни в коем случае нельзя с ней работать.
«Что вы сейчас чувствуете?» — спросил Эрнест.
«Знаете, именно это я и имела в виду, когда говорила, что на все воля случая, Эрнест. Если бы карты легли чуть иначе, мы с вами были бы сейчас любовниками, я не была бы вашей пациенткой, а вы — моим терапевтом. И я искренне верю, что как любовник вы могли бы сделать для меня намного больше, чем как терапевт. Я не прошу многого, Эрнест, мне было бы достаточно встречаться с вами раз или два в неделю, чувствовать ваши объятия, избавиться от этого сексуального напряжения, которое сводит меня с ума».
«Понимаю, Каролин, но я не ваш любовник, я ваш терапевт».
«Но это же простая случайность. Никаких обязательств. Все могло бы быть иначе. Эрнест, давайте переведем стрелки часов назад, давайте вернемся в тот книжный магазин и заново сдадим карты. Будьте моим любовником; я умираю от неудовлетворенности».
Кэрол уже сидела на полу рядом с Эрнестом, положив голову ему на колени.
Эрнест снова положил руку ей на голову. «Боже, мне нравится прикасаться к этой женщине. И это ее страстное желание быть моей любовницей — видит бог, я могу ее понять. Сколько раз меня охватывало желание? Мне жаль ее. И я понимаю, что она имеет в виду, когда говорит о случайностях, которые предопределили наши отношения. Мне это тоже не нравится. Лучше бы я был ее любовником, чем терапевтом. Я бы с удовольствием оказался сейчас на полу рядом с ней, раздел бы ее. Мне бы хотелось ласкать ее тело. Кто знает? Что, если мы бы действительно познакомились в книжном магазине? Что, если бы мы стали любовниками? Может, она права, и я бы тогда мог предложить ей намного больше, нежели будучи ее терапевтом! Но мы никогда этого не узнаем, потому что проверить нам не удастся».
«Каролин, все, о чем вы просите, — перевести стрелки часов назад, стать любовниками… Я буду с вами откровенен… этому искушению подвергаетесь не только вы, ведь ваше предложение звучит крайне заманчиво и для меня. Думаю, нам могло бы быть очень хорошо вдвоем. Но, боюсь, стрелки этих часов, — Эрнест показал на часы, спрятанные в его книжном шкафу, — мы перевести назад не можем».
Говоря это, он продолжал теребить волосы Кэрол. Она сильнее прижалась к его ноге. Внезапно он убрал руку: «Прошу вас, Каролин, вернитесь на свой стул, я хочу сказать вам что-то важное».
Он молчал, когда Кэрол быстро поцеловала его колено и села на свое место. Дадим ему произнести небольшую речь протеста, поиграем в его игры. Он должен сделать вид, что сопротивляется.
«Вернемся немного назад, — сказал Эрнест, — и посмотрим, что здесь происходило. Позвольте мне описать сложившуюся ситуацию так, как вижу ее я. Вы оказались в бедственном положении. Вы обратились ко мне за помощью как к специалисту по психическому здоровью. Мы встретились и заключили договор, в соответствии с которым я обязался помочь вам в вашей борьбе. Интимный характер наших встреч стал причиной зарождения у вас любовного чувства по отношению ко мне. Боюсь, я не могу утверждать, что в этом нет моей вины. Я понимаю, что мое поведение — я обнимал вас, касался ваших волос — только разжигало страсти. И меня серьезно это беспокоит. В любом случае я уже не могу внезапно передумать, воспользоваться вашим состоянием и удовлетворить с вами свою похоть».
«Но, Эрнест, вы забываете главное. Я уверена, что, став моим любовником, вы будете самым лучшим терапевтом для меня. Пять лет мы с Ральфом…»
«Ральф — это Ральф, а я — это я. Каролин, наше время подошло к концу, поэтому нам придется продолжить этот разговор в следующий раз. — Эрнест встал, показывая, что сеанс окончен. — Но позвольте мне сделать еще одно, последнее замечание. Надеюсь, в нашу следующую встречу нам удастся начать искать способы применения того, что я действительно могу вам предложить, вместо того чтобы проверять меня на прочность».
Обнимая Эрнеста на прощание, Кэрол сказала: «Я тоже хочу кое-что сказать на прощание, Эрнест. Вы так старались убедить меня в том, что я не должна идти дорогой моей матери, что я не должна снимать с себя ответственность за ход моей жизни. Здесь и сейчас я последовала вашему совету и попыталась улучшить свою жизнь. Я знаю, чего — и кого — я хочу, и я пыталась добиться этого. Вы сказали, что я должна жить так, чтобы ни о чем не жалеть в будущем, и именно это я делаю».
Эрнест не смог найти достойного ответа.
Глава 18
У Маршала выдался свободный час, и он сидел в кабинете, с любовью рассматривая бонсай с кленовой рощицей: девять очаровательных крошечных кленов с алыми листочками, почти пробившиеся почки. В прошлые выходные он пересадил их. Осторожно орудуя деревянной палочкой, он очистил корни деревьев и рассадил их в огромной голубой керамической чаше по традиционному обычаю: две неравные группки — в одной шесть, в другом три деревца, между которыми — крошечный серо-розовый камешек-голыш, привезенный из Японии. Маршал заметил, что один из кленов в большей группке начал наклоняться и через несколько месяцев будет мешать расти соседнему деревцу. Он отрезал кусочек медной проволоки, аккуратно обмотал им ствол своенравного растения и легонько отвел его назад, придавая более вертикальное положение. Каждые несколько дней он будет чуть дальше оттягивать проволоку, а через пять-шесть месяцев освободит ствол, чтобы не повредить нежный ствол клена. О, если бы психотерапия могла бы действовать с той же непосредственностью.