Меня, говорю, будут встречать.
Он провожает меня на посадку, о чем-то переговаривается с нашим водителем, и тот впускает меня в автобус без очереди, тогда я благодарю своего провожатого и смотрю, как он бочком спускается по ступенькам, разворачивая широченные плечи, которые не пролезают в дверь. Автобус быстро заполняют пассажиры; бесчисленные сумки и коробки отправляются на багажные полки. Вначале у меня слегка дрожат колени, но когда мы выруливаем на автостраду, все приходит в норму.
Я даже не задумываюсь, в каком направлении меня везут; надеюсь, обратно в Нью-Йорк, но, сидя с правой стороны по ходу движения, издали замечаю вывеску. «Земляничный холм». Не иначе как мой провожатый на посадке перепутал билеты.
Опять иду по той же аллее, но на этот раз более резво; к счастью, дежурит сейчас другая девушка, с огромной родинкой на правой щеке.
Навещал миссис Хардингтон и забыл у нее в комнате бумажник, говорю я, не давая ей раскрыть рта, и прохожу, как к себе домой.
Кругом тишина и неподвижность; никого, кроме этой дежурной, пока не увидел. В коридор выходят какие-то двери, совершенно глухие, без именных табличек, а я даже толком не знаю, что ищу. Вдоль стен стоят кадки с комнатными растениями, картинки висят – кошки, воздушные шарики, волны, цветочки, – все, к чему человека тянет на седьмом десятке. Прохожу еще один ряд дверей и говорю себе, что надо хотя бы с этих начать и методично осмотреть все помещения, а по-другому ее не найти. Прижимаю ухо к первой двери, пару секунд выжидаю. Не услышав никаких звуков, дергаю ручку вниз, толкаю дверь и вхожу.
На мгновение путь мне освещает свет из коридора: успеваю заметить небольшой холл, а за ним гостиную, но тут дверь захлопывается. Вслепую, держась за стену, пытаюсь нащупать выключатель, но, дойдя до конца стены, нечаянно сшибаю какой-то предмет. Он с грохотом падает, я замираю, боясь, что сейчас завоет сигнализация и меня повяжет охрана. Напряженно прислушиваюсь, но через пару минут успокаиваюсь, продолжаю поиски выключателя – и нахожу его прямо возле этой чертовой двери.
Теперь вижу предмет, который сшиб: это фотография в рамке. Поднимаю с пола, аккуратно смахиваю последние осколки стекла. На ней изображены мужчина и женщина на фоне экзотического цветка. Цветок – гигантский, что в высоту, что в ширину. Просто громада какая-то; можно подумать, как только щелкнул затвор фотоаппарата, этот исполин разинул зубастую пасть там, где сердцевина, и заглотил мужчину целиком, от головы до брыкающихся ног. У мужчины щегольские усы, поза – как у современного Хемингуэя: опирается на воображаемое ружье, вроде как после удачного сафари. А добычей ему – эта женщина. Круглолицая, миловидная, но без изюминки. На очной ставке вряд ли опознаешь. С такой внешностью даже от убийства можно отвертеться.
Вдруг слышу в коридоре шаги, поспешно выключаю свет и ретируюсь в ванную. Не успел я затворить за собой дверь, как в комнате опять щелкнули выключателем, и в тот же миг раздается недовольный голос: Какого черта? – а дальше тишина.
Полагаюсь на волю случая: будь что будет. Пути к отступлению отрезаны, мне остается только присесть на крышку унитаза и ждать, когда полоска света, что пробивается из-под двери, вырастет до размеров целой комнаты. В руке по-прежнему сжимаю фотографию в разбитой рамке и прислушиваюсь к звукам, которые доносятся снаружи. Там шаркают подошвы, за стенкой надрывается радио, где-то хлопают двери. Слышу, как шваброй метут пол, как пронзительно звякает битое стекло, стряхиваемое в мусорное ведро, и снова открывается и закрывается дверь. Я затаился и прислушиваюсь, но после уборки и звона стекла снаружи все тихо.
И вдруг одним рывком дверь распахивается, и меня на короткое время ослепляет ярчайший свет.
Я ждал, что ты сам вылезешь, говорит чей-то голос за щитом из света.
Моргаю глазами, судорожно сглатываю – и вижу человека с фотографии, который брезгливо держит мой шарф.
Знаешь, говорит он, когда вламываешься в чужое жилище, негоже оставлять такие улики, – и сует его мне под нос. Я тяну за другой конец и вместе с этим шарфом перехватываю инициативу.
На самом деле, говорю, я искал комнату своей сестры, но ошибся дверью.
Он переводит взгляд на фотографию у меня в руке, но ничего не говорит, а просто отворачивается.
У меня на кухне кофе сварен, сообщает он, выходя.
Сажусь за кухонный стол и спохватываюсь: фотография-то все еще у меня в руке; прислоняю ее к фарфоровому ангелочку, лицом к хозяину. В центре стола стоят две чашки, до краев наполненные черным как смоль кофе. Он подвигает одну ко мне, вторую берет себе. Напиток явно обжигающий, лучше не рисковать.
Я молчу, он тоже. Выпивает свой кофе залпом, как воду, а потом, словно по команде, мы оба начинаем говорить.
Прошу меня простить, говорю я.
Видишь ли, в чем дело, говорит он – и опять молчание.
Я немного выжидаю, чтобы дать ему возможность высказаться, а затем продолжаю.
Эта фотография (указываю кивком), мне очень неприятно, что так получилось.
А он – ноль внимания, продолжает с того места, где прервался:
Видишь ли, в чем дело, мне здесь очень не хватает общения, а потому, увидев битое стекло и твой шарф, я первым делом побежал на кухню заваривать кофе.
Жду, что мне в голову придут нужные слова, хоть мало-мальски подходящие, но не могу выдавить ничего, кроме:
Ты охотник?
Он улыбается и мотает головой.
Нет, что ты, у меня бы духу не хватило выстрелить в живое существо. В глазах у него появляется мечтательное выражение. Правда, в армии я был чертовски метким стрелком.
Как тут не вспомнить мою маму? Она любила повторять, что у меня язык без костей, а я отвечал, что это у всех так, и тогда она отрезала: не умничай. Время летит, мой кофе остыл, уже можно пить, и вот моя чашка тоже опустела. Мы оба переводим глаза на фотографию, и он сообщает, что эта женщина – его жена; два года как ее не стало. А сфотографировались они на Гавайях за год до ее кончины.
Сидим, беседуем о жизни, но все больше о прошлом.
А потом, мне надоело одними консервами питаться, говорит он, обводя взглядом кухню.
Чувствую, время поджимает; встаю. Вглядываюсь в его лицо и не нахожу ничего подозрительного.
Мне бы сестру разыскать, говорю ему.
Он так и оцепенел, молчит. Потом заморгал и говорит:
Ты приехал ее забрать, да?
Тут я растерялся: пока не услышал этот вопрос, мне такое и в голову не приходило.
Знаешь, я по лицу вижу, это он мне, у тебя есть особая миссия. Собирайся, добавляет, на сегодня часы посещения закончены. И только теперь в первый раз улыбается.
Комната Фиби – в другом крыле здания; надумай я, как собирался, дергать все двери подряд, недели бы не хватило. Идем с ним вкругаля, чтобы дежурной на глаза не попадаться.
