Потом с досадой добавил:
— Может, нам еще удастся спастись.
— Кто знает! — рассеянно отозвался Арафа и направился в дальнюю комнату. Ханаш последовал за ним. Они стали начинять бутылки стеклянными осколками с песком, как вдруг Арафа сказал:
— Надо договориться насчет условных обозначений, которыми мы будем описывать наши волшебные опыты. Все будем записывать в секретную тетрадь, чтобы труды наши не пропали даром и чтобы с моей смертью эксперименты не прекратились. Еще попрошу тебя подготовиться к обучению волшебству. Неизвестно, что готовит нам судьба.
Они продолжали сосредоточенно работать. Взглянув на Ханаша, Арафа заметил, что тот мрачен, и решил открыть ему свои планы.
— Эти бутылки — чтобы уничтожить надсмотрщиков.
Почти шепотом Ханаш ответил:
— Ни нам, ни жителям улицы пользы это не принесет.
Не отрываясь от работы, Арафа спросил:
— Что ты узнал из песен поэтов? Что в прошлом были мужи, подобные Габалю, Рифаа и Касему. Почему же равным им не появиться в будущем?
Ханаш вздохнул:
— Я часто считал тебя одним из них.
Арафа рассмеялся сухим отрывистым смехом и спросил:
— Твое мнение изменила моя неудача?
Ханаш не ответил, и Арафа продолжил:
— Я никогда не стану одним из них, хотя бы потому, что у них было множество сторонников на нашей улице. Меня же здесь никто не понимает.
Он рассмеялся.
— Касем мог привлечь людей одним добрым словом. Мне же потребуются годы и годы, чтобы обучить одного человека и сделать из него своего последователя.
Закончив наполнять бутылку, он закупорил ее и с восхищением поставил перед светильником.
— Сегодня их сердца трепещут от страха перед этой бутылкой, а лица уродуются ранами. А завтра от нее кто-то погибнет. Говорю тебе, возможности волшебства безграничны!
107
Кто же станет надсмотрщиком улицы? Об этом спрашивали люди с тех пор, как похоронили Саадаллу. Каждый квартал нахваливал своего надсмотрщика. Так, род Габаль утверждал, что Юсуф сильнейший из мужчин и его происхождение от аль-Габаляуи доказано. Рифаиты настаивали на том, что история улицы не знала никого благороднее их, а аль-Габаляуи похоронил Рифаа в своем доме собственными руками. Последователи Касема напоминали о том, что они воспользовались победой не для себя, а для общего блага, что в век правления Касема улица была едина и неделима и на ней царили справедливость и дух братства. Как обычно, сначала стали перешептываться в курильнях, потом конфликт вырвался наружу, поднялся шум, и люди приготовились к схватке не на жизнь, а на смерть. Надсмотрщики уже не появлялись в одиночку. И если выходили в курильню или кофейню, то только в окружении охраны, вооруженной дубинками. Поэты воспевали под ребаб каждый своего надсмотрщика. Подсчитывая предстоящие убытки, владельцы лавок и торговцы выглядели невесело. Люди будто не помнили уже о смерти аль-Габаляуи и убийстве Саадаллы, охваченные новым страхом и новыми заботами. Права была Умм Набавия, торговка бобами, когда во весь голос воскликнула:
— Что это за жизнь?! В пору мертвым завидовать!
А однажды вечером кто-то прокричал с крыши дома в квартале Габаль:
— Жители нашей улицы! Послушайте! Рассудите сами! Квартал Габаль — старейший на нашей улице. Габаль — первый из великих. Ни для кого не будет унижением, если вы примете Юсуфа главным надсмотрщиком.
Из кварталов Рифаа и Касема послышались насмешки, приправленные бранью и проклятиями. Тут же на улицу выскочили мальчишки и принялись распевать:
Эй, Юсуф, рожей похожий на вошь!
Для этой работы ничтожней тебя не найдешь!
Сердца наполнились злобой и черной ненавистью. И катастрофа бы уже разразилась, если бы в противостоянии участвовали не все три стороны. Двум из кварталов нужно было объединиться, либо один из них должен был выйти из борьбы. События начали развиваться вдалеке от самого квартала. В Бейт-аль-Кади встретились два торговца — один из рода Габаля, другой из рода Касема — и сцепились в жестокой драке: в итоге первый потерял глаз, а второй зубы. Позже в султанских банях завязалась перепалка между женщинами из всех трех кварталов. Голые, они царапали друг другу лица, выбивали зубы, хватали за руки, за ноги и таскали за волосы. По бане летали тазы, пемзы, мочалки и куски мыла. Побоище закончилось тем, что две женщины упали в обморок, у третьей случился выкидыш, остальные получили кровавые ссадины. В полдень того же дня, как только подравшиеся женщины вернулись домой, конфликты продолжились уже на крышах. В ход пошли кирпичи и грязная ругань. Небо над улицей заслонил град камней, а крик стоял такой, что было слышно за километры.
Неожиданно в доме Юсуфа, надсмотрщика рода Габаль, появился посланник с приглашением. Надсмотрщик принял меры, чтобы никто не увидел, как он входит в дом управляющего. Кадри любезно встретил его и попросил умерить страсти в его квартале, успокоив людей, ведь квартал Габаль примыкает к его участку. Пожимая на прощание надсмотрщику руку, управляющий намекнул, что при следующей встрече Юсуф уже станет надсмотрщиком улицы. Тот вышел от него опьяненный открытой поддержкой, уверенный в том, что звание главного надсмотрщика у него в кармане. Юсуф тут же навел порядок у себя в квартале. Габалиты начали перешептываться, ожидая, какое высокое положение они займут завтра. Новости просочились в другие кварталы, и началось волнение. Не прошло и нескольких дней, как Агаг с Сантури тайно встретились и договорились сначала убрать Юсуфа, а потом бросить жребий, который определит из них двоих надсмотрщика улицы. На рассвете следующего дня мужчины этих родов собрались и напали на квартал Габаль. Завязался жестокий бой, в котором Юсуф и несколько человек из его окружения были убиты, а остальные бежали. Род Габаль погрузился в отчаяние, охваченный страхом перед такой силой.
Определили время жеребьевки, мужчины и женщины из обоих кварталов начали стекаться на площадь перед Большим Домом. Люди заполнили пространство между домом управляющего и домом главного надсмотрщика, который должен был достаться выигравшему. В окружении своих людей появились Сантури и Агаг. Они обменялись приветствиями и любезностями. Агаг на глазах у всех обнял Сантури и громко произнес:
— Мы с тобой братья! И останемся ими навеки!
Сантури с воодушевлением ответил:
— Навсегда, о сильнейший!
Два квартала стояли друг напротив друга, разделенные лишь площадкой перед входом в Большой Дом. Один габалит и один рифаит принесли корзину с бумажками, поставили ее в центре и присоединились к своим. Было объявлено, что молот — знак Агага, а нож — символ Сантури и что их равное количество на бумажках. Привели мальчика. Тот с завязанными глазами вытащил из корзины бумажку, при всеобщем напряженном молчании развернул трубочку и поднял знак над головой. Касемиты возликовали:
