— Надо трудиться, Адхам.
Он вспылил:
— Горбиться ради куска хлеба — настоящее наказание. Я беззаботно жил в саду: смотри себе на небо да дуй в свирель. А сейчас я — животное. День и ночь толкаю тележку, ради того чтобы вечером съесть какое-то дерьмо, чтобы были силы подняться утром. Надрываться за пропитание — худшее из наказаний. Настоящая жизнь — в Большом Доме, там не надо гнуть спину за кусок хлеба, там радость, красота и веселье.
Вдруг раздался голос Идриса:
— Правду говоришь, Адхам. Работа — это проклятье. Мы не опустимся до того, чтобы вкалывать. Я же предлагал, присоединяйся ко мне!
Адхам обернулся на голос и увидел фигуру Идриса, стоящего поблизости. В темноте он незаметно подкрался и встрял в разговор. Идрис поступал, как ему хочется.
— Возвращайся к себе в хижину! — Адхам привстал от волнения.
Идрис ответил ему с напускной серьезностью:
— Я вот тоже говорю, что труд — проклятье, он не для благородного человека.
— Но ты зовешь меня заниматься грабежом. Это хуже, чем проклятье. Это мерзость.
— Если труд — проклятье, а грабеж — мерзость, как же быть?
Не желая продолжать разговор, Адхам замолчал. Идрис ждал от него ответа, но Адхам не собирался говорить. Тогда Идрис спросил:
— Хочешь получать деньги, не работая? Такое возможно только за счет других!
Адхам не произнес ни слова. Идрис продолжал:
— Может, тебе по вкусу получать денежки, не работая, и не причинять при этом никому вреда? — он ухмыльнулся. — Вот в чем загадка, сын рабыни!
— Ступай к себе в хижину и там шайтану загадки загадывай! — закричала Умайма.
Жена Идриса громко позвала его, и он ушел восвояси, напевая: «Чудеса, Аллах! Чудеса!»
— Не связывайся с ним ни в коем случае! — обратилась к мужу с мольбой Умайма.
— Он возник передо мной так неожиданно. Я не заметил, как он подкрался.
Они оба молчали, находя успокоение в тишине, пока Умайма не произнесла ласково:
— Сердце подсказывает мне, что я создам из этой лачуги дом, подобный тому, из которого нас выгнали. В нем обязательно будут и сад, и соловьи. В нем мы обретем покой и счастье.
Адхам поднялся с улыбкой на лице, которую она не могла разглядеть в полутьме, и, стряхивая пыль с галабеи, усмехнулся:
— Что за огурцы! Сахар, а не огурцы!.. По спине ручьем течет пот, мальчишки издеваются надо мной ради забавы, ноги стерлись. И все ради крох.
Он вошел в хижину, она последовала за ним со словами:
— Радость и благополучие придут и в наш дом.
— Работай ты, как я, не было бы у тебя времени мечтать.
Каждый улегся на свой тюфяк, набитый соломой. Она не успокаивалась:
— Разве Богу не под силу сделать из нашей хижины такой дом, как тот, откуда нас прогнали?
— Я надеюсь только на одно — что мы туда вернемся, — отозвался Адхам, зевая. Зевнув еще громче, он проговорил:
— Проклятая работа!
— Да. Но избавиться от этого проклятья можно только трудом, — прошептала она.
12
Однажды посреди ночи Адхам проснулся от тяжелого дыхания рядом. Еще не придя в себя ото сна, он прислушался и различил голос страдающей Умаймы, которая всхлипывала: «Спина! Боже, живот!» Он тут же повернулся в ее сторону и привстал.
— У тебя же все последние дни так: схватит, потом отпускает. Зажги свечку!
— Зажги сам. На этот раз серьезно.
Он бросился искать свечку среди кухонной утвари и, нащупав, укрепил ее на низком столике. В мерцающем свете он разглядел, что Умайма сидит, упершись обеими руками в пол, и стонет. Она запрокинула голову, грудь ее медленно поднималась и опускалась.
— Ты каждый раз так думаешь, когда подступает боль, — забеспокоился он.
Она поморщилась.
— На этот раз я уверена, что время пришло.
Адхам усадил ее так, чтобы спиной она прислонилась к стене.
— Да, срок подошел. Потерпи, я сбегаю в аль-Гамалию и приведу повитуху.
— Давай скорее! Который сейчас час?
Адхам высунулся из хижины и глянул на небо.
— Скоро рассвет. Я туда и обратно.
Он поспешил в аль-Гамалию и вернулся еще затемно, таща старую повитуху за руку, чтобы та не отставала. Подойдя ближе, он услышал разрывающий тишину крик Умаймы. Сердце заколотилось, он ускорил шаг и поторопил старуху. Они вошли в хижину. Женщина сбросила с головы покрывало и с улыбкой сказала Умайме:
— Какая радость! Потерпи, скоро все закончится.
— Как ты? — спросил Адхам.
— Сейчас умру от боли, тело разрывается, кости ломит. Не уходи! — простонала она.
— Жди спокойно снаружи, — попросила его женщина.
Адхам вышел на пустырь и заметил неподалеку тень.
Не успев как следует разглядеть человека, он уже понял, кто это. Сердце защемило. С притворной вежливостью Идрис сказал:
— Еще не разрешилась? Бедняжка! С моей то же самое было давеча, да ты знаешь. А эта боль — пройдет. Не успеешь моргнуть, все уже позади, и ты получишь свою судьбу из рук Всевышнего, как я получил Хинд. Очаровательная малышка! Все время писается да плачет. Имей терпение!
— Все в руках Всевышнего! — неохотно ответил Адхам.
Идрис грубо засмеялся:
— Ты привел ей повитуху из аль-Гамалии?
— Да.
— Дурная баба, жадная. Я тоже звал ее, но она столько запросила, что я ее прогнал. Теперь, как прохожу под ее окнами, она поливает меня бранью.
Немного подумав, Адхам сказал:
— Не следует так относиться к людям.
— О сын господина! Твой отец научил меня обращаться с людьми жестко и грубо.
Раздался громкий крик Умаймы, словно продолжение той боли, которая раздирала ей внутренности. Адхам собирался что-то сказать, но тут же сжал губы, с волнением подошел к хижине и прокричал:
— Крепись!
Ему громко вторил голос Идриса:
— Держись, жена брата!
Адхам испугался, что жена услышит голос Идриса, и скрывая свое недовольство, обратился к нему:
— Давай прогуляемся!
— Пойдем ко мне, напою тебя чаем. Посмотришь, как сладко спит Хинд.
Но Адхам не собирался к нему и просто отошел от своей хижины в сторону, в душе проклиная брата. Идрис преследовал его.
— Еще до восхода солнца ты станешь отцом. Произойдет чудо. Ты почувствуешь связь, которую отец с таким хладнокровием смог обрубить.
