— Где же я буду рожать? — спросила она.
— Да в любом месте, Абда, куда лучше, чем на нашей улице, — ответил раздраженно ей Шафеи.
Он поднял глаза на бескрайнюю гору, тянущуюся с севера на юг.
— Мы отправимся на рынок аль-Мукаттам, как Габаль в дни испытаний. Я открою мастерскую и буду работать, как работал в квартале. У меня золотые руки и есть деньги, чтобы начать дело.
Женщина стянула черный платок с головы и плеч и печально заключила:
— Будем жить на чужбине, как сироты. А ведь мы из рода Габаль, хозяев нашей улицы!
Мужчина сплюнул от злости и сказал недовольно:
— Хозяева улицы! Мы обиженные рабы, Абда. Славные времена Габаля кончились. Сейчас всем заправляет проклятый Занфаль, наш надсмотрщик. Он грабит заработанное нами и убивает тех, кто возмущается.
Абда не стала с ним спорить, чтобы не вспоминать горестные дни и ночи, наполненные печалью. Выйдя за пределы квартала, она оставила в памяти только хорошее, и поэтому сердце ее ныло.
— Несмотря на все напасти, — сокрушалась она, — такого квартала, как наш, нет нигде. Где найдешь такой Большой Дом, как у нашего деда? Где еще есть такие соседи? Где еще услышишь рассказы об Адхаме, Габале и скале Хинд? Да будут прокляты эти несчастья!
— А как насчет того, что без всякой причины тебя бьют дубинкой? — с горечью отозвался мужчина.
Он вспомнил ненавистного Занфаля, как тот взял его за шиворот и тряхнул так, что чуть не переломал ребра, а потом у всех на глазах толкнул в грязь. И лишь за то, что у Шафеи язык повернулся заговорить об имении. Он топнул ногой и продолжил:
— Этот злодей похитил ребенка у Сидхума, торговца бараньими головами, и больше никто его не видел. Он дитя новорожденное не пощадил. И ты еще спрашиваешь, где тебе рожать? Родишь среди людей, которые не убивают младенцев.
Абда вздохнула и сказала тихо, чтобы смягчить смысл своих слов:
— Довольствовался бы ты тем, чем довольствуются остальные!
Мужчина нахмурился. Раздражение на его лице скрывала темнота.
— А в чем моя вина, Абда? Я спрашивал: где же времена Габаля, где справедливая сила? Что заставило род Габаля вновь страдать от унижений? А Занфаль разнес мою мастерскую, набросился на меня и убил бы, если не соседи. Останемся здесь, пока не родишь, — иначе ждет его такая же судьба, как ребенка Сидхума.
Она печально покачала головой.
— Если бы у тебя, Шафеи, было терпение! Ты разве не слышал, что говорят? Скоро аль-Габаляуи выйдет из своего добровольного заточения, чтобы избавить внуков от позора и унижения.
Мужчина глубоко вздохнул и усмехнулся:
— Говорят… Я слышу эти разговоры с детства. Но правда в том, что наш дед закрылся от нас, а его управляющий присвоил себе все, кроме, конечно, той части, которую отдает охраняющим его надсмотрщикам. Занфаль, отвечающий перед ним за род Габаля, получает деньги и набивает себе брюхо, как будто не было в нашем квартале самого Габаля, как будто не лишил он глаза Даабаса за выбитый им глаз Каабальхи.
Женщина, еле различимая в плотной темноте, замолчала. Утро ей было суждено встретить среди незнакомых людей. Чужие станут ее новыми соседями, и их руки примут новорожденного. Он вырастет на чужой земле, как ветка, оторванная от дерева. А женщина хотела остаться жить в своем роду. Она носила еду мужу в мастерскую, садилась вечером перед окном и слушала ребаб слепого поэта дядюшки Гаввада. Как чудесно пел ребаб, и как красива была история Габаля! Ночью ему повстречался аль-Габаляуи и приказал не бояться. Аль-Габаляуи обещал ему сочувствие и поддержку, и они одержали победу. Габаль вернулся в свой квартал окрыленным. Что может быть слаще возвращения после разлуки?!
Шафеи вгляделся в меркнущие звезды и светлую полосу на небе.
— Нужно идти, чтобы быть на рынке до восхода, — озабоченно сказал он.
— Но мне бы еще отдохнуть.
— Хватит уже!
Как хорошо было бы жить без Занфаля! Жизнь была бы полна благ, чистой любви, и добрых чувств под небом с мерцающими звездами. Но в ней есть управляющий Ихаб, надсмотрщики Баюми, Габер, Хандуса, Халед, Батыха и Занфаль. Не было ничего невозможного в том, чтобы каждый дом квартала стал подобен Большому Дому, чтобы вместо стона из них доносилась музыка. Но угнетенные продолжают лишь мечтать о несбыточном, как когда-то Адхам. Несчастные, лица их опухли от пощечин, поясницы ломит от пинков, глаза облепили мухи, а в головах роятся вши.
— Почему аль-Габаляуи забыл о нас?
— Бог знает, что с ним творится, — пробормотала женщина.
От отчаяния и гнева мужчина прокричал:
— Аль-Габаляуи!
Ему ответило эхо. Он встал.
— Положись на Бога!
Женщина поднялась, он взял ее под руку, и они зашагали на юг, в сторону рынка аль-Мукаттам.
45
Глаза Абды излучали радость, с лица не сходила улыбка.
— Вот и наша улица! — воскликнула она. — Вот мы и вернулись, слава Богу, Владыке миров!
Дядюшка Шафеи, вытерев пот со лба рукавом накидки, улыбнулся и подтвердил:
— Правда, приятно снова оказаться дома!
Рифаа слушал слова родителей, но его красивое открытое лицо выражало удивление, к которому примешивалась грусть.
— Разве можно забыть рынок аль-Мукаттам и наших соседей? — противился он.
В ответ мать улыбнулась ему, покрывая платком голову, уже тронутую сединой. Было ясно: мальчик привык к местам своего детства так же сильно, как она истосковалась по родной улице. И хотя здесь его ждут забота и ласка, без старых друзей ему будет нелегко.
— Хорошее никогда не забывается, — ответила Абда. — Но это наша родина, здесь наша родня. Они хозяева улицы. Ты полюбишь их, и они примут тебя. Как прекрасен должен быть квартал Габаля после смерти Занфаля!
Но Шафеи засомневался:
— Ханфас вряд ли окажется лучше.
— Однако у Ханфаса нет причин держать на тебя зло.
— Ненависть надсмотрщиков вспыхивает быстро, как фитиль.
— Не думай об этом! — взмолилась Абда. — Мы вернулись для того, чтобы жить мирно. Ты откроешь мастерскую, и она будет приносить доход. Не забывай, что и на аль-Мукаттаме надсмотрщики не оставляли тебя в покое. Всюду люди под их властью.
Семья уже подходила к своему кварталу. Впереди шагал Шафеи с мешком за спиной, за ним следом шли Абда и Рифаа, каждый с большим узлом в руках. Рифаа, высокий и стройный, с ясным лицом, в котором угадывалась скромность и мягкость, был необыкновенно привлекательным юношей. По нему было видно, что он чужой на этой земле. Он с любопытством разглядывал все вокруг, пока его внимание не привлек Большой Дом, одиноко стоявший в начале улицы, за высокой стеной которого качались кроны деревьев. Рифаа долго не сводил взгляда с дома, потом спросил:
