— Дядя Шафеи! Смотри!
Она указала туда, где у самой пустыни кончалась улица. С пилой в руках Шафеи вышел из мастерской и увидел сына, неуверенным шагом бредущего домой. Шафеи бросил инструмент у дверей и побежал ему навстречу. С удивлением разглядывая Рифаа, он схватил его за руки:
— Рифаа! Где ты был?! Ты не думал о том, что мы переживаем за тебя? Несчастная мать чуть не умерла от отчаяния.
Юноша ничего не ответил. Отцу бросилась в глаза его худоба.
— Ты заболел? — спросил он.
Рифаа в смятении сказал:
— Нет. Пойдем к матери!
Подошедшая к ним Ясмина недоверчиво спросила у Рифаа:
— И где же ты был?
Он даже не посмотрел в ее сторону. Вокруг собрались мальчишки. Они с отцом направились в дом, а вместе с ними Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад. Абда, увидев Рифаа, вскочила с постели, прижала сына к груди и слабым голосом проговорила:
— Да простит тебя Господь… Тебе все равно, что с матерью?
Он взял ее ладонь в руки, усадил на кровать, сел рядом и сказал:
— Мне жаль…
Шафеи хмурился, как туча, но в глубине души был доволен, на сердце у него посветлело.
— Мы мечтали видеть тебя счастливым! — с упреком сказал он.
Со слезами на глазах Абда спросила:
— Решил, что мы женим тебя насильно?!
— Я устал, — грустно ответил он.
— Где же ты пропадал? — спросили они хором.
Рифаа вздохнул:
— Мир мне опостылел, и я ушел в пустыню. Необходимо было побыть одному. Я не покидал пустыню даже, чтобы купить еды.
Отец ударил себя ладонью в лоб с криком:
— Разве разумный человек так поступает?!
— Оставьте его в покое, — сказала Умм Бахатырха. — У меня есть опыт в подобных делах. Такому юноше ничего нельзя навязывать, отец.
Абда взяла сына за руку:
— Мы хотели, чтобы он был счастлив. Но что случилось, то случилось. Как же ты осунулся, сынок!
— Все показывают на нас пальцем. Такого в нашем квартале не было, — обиженно заметил отец.
— Его состояние мне знакомо, Шафеи, — вмешалась Умм Бахатырха. — Поверь мне. Он не похож на остальных.
— Мы стали посмешищем своей улицы, — грустно пробурчал Шафеи.
— Потому что такого человека в нашем квартале еще не было, — рассердилась Умм Бахатырха.
— Остается только сожалеть…
— Не гневи Бога! Сам не знаешь, что несешь. Слушай, что тебе говорят!
50
Все говорило о том, что в мастерской кипит работа. С одной стороны стола стоял Шафеи, распиливая доску, с другой — Рифаа, забивавший молотком гвозди. Под столом выросла уже целая гора опилок. Вдоль стен были прислонены оконные рамы и дверные створки. Посреди комнаты друг на друге стояли новые, отполированные до блеска ящики, которые оставалось только покрыть лаком. Ощущался отчетливый запах дерева, слышался звук пилы, стук, скрип и бульканье кальяна, который курили клиенты, беседовавшие у входа в мастерскую. Один из них, Хигази, обратился к Шафеи:
— Посмотрю, если сделаешь диван как надо, закажу у тебя приданое для дочери. Так вот… — продолжил он разговор с товарищами: — Мы живем в такое время! Если бы Габаль увидел, лишился бы рассудка.
Курившие с сожалением закачали головами. Могильщик же Бархум с улыбкой спросил у Шафеи:
— Ты так и не сделаешь для меня гроб? Ни за какие деньги?
На миг Шафеи выпустил из рук пилу и ответил:
— Клянусь, если здесь будет еще и гроб, заказчики разбегутся.
— Да, напоминание о смерти отпугнет людей, — согласился с ним Фарахат.
— Ваша беда в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — снова сказал Хигази. — Поэтому вас унижают Ханфас с Баюми, а доходы с имения за вас получает Ихаб.
— А тебя разве смерть не пугает?
Сплюнув, Хигази ответил:
— Мы все ее боимся. Вот Габаль был сильным. Благодаря его силе род вернул свои права, которых мы лишились из-за собственной трусости.
Внезапно Рифаа перестал стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:
— Габаль хотел вернуть наши права по-доброму. Он не хотел применять насилие, ему просто пришлось защищаться.
Хигази усмехнулся:
— Скажи, сынок, ты хотя бы гвоздь можешь забить, не применяя силы?
Подумав, Рифаа ответил:
— Человек не дерево, уважаемый.
Уставившийся было на него отец, вернулся к работе.
— Правда в том, — продолжал Хигази, — что Габаль был самым сильным из надсмотрщиков, каких только знала наша улица. Он поднял народ, и они взялись за дубинки.
— Он хотел, чтобы они сами стали охранять квартал, — подхватил Фарахат. — И охранять не только свой род, а всех.
— А сейчас в роду только мыши да зайцы.
Вытерев нос тыльной стороной ладони, дядюшка Шафеи спросил:
— Какой цвет предпочитаете, Хигази?
— Выбери немаркий, чтобы долго оставался чистым, — ответил ему Хигази и продолжил: — Когда Даабас выколол глаз Каабальхе, Габаль выколол глаз и ему, и таким образом восстановил справедливость.
Рифаа громко вздохнул.
— Насилие недопустимо, — сказал он. — И днем и ночью мы видим, как людей бьют, калечат, убивают. Даже женщины царапают друг друга в кровь. Где же справедливость? Это ужаснее, чем было раньше!
Все затихли. Впервые заговорил Ханура:
— Этот юный проповедник презирает наш квартал. Он такой изнеженный. С чего бы это, мастер Шафеи?
— Да?!
— Да, он избалован.
Хигази обернулся к Рифаа и усмехнулся:
— Лучше найди себе невесту!
Раздался хохот. Шафеи нахмурился, а Рифаа залился краской.
— Сила… Сила… Без нее не восстановить справедливость! — все твердил Хигази.
Не обращая внимания на предостерегающие взгляды отца, Рифаа настаивал:
— На самом деле нашему кварталу не хватает милосердия.
— Хочешь пустить меня по миру? — прыснул могильщик Бархум.
Все загоготали. Кого-то даже прихватил приступ кашля. Со слезящимися от смеха глазами Хигази произнес:
— Габаль ходил к аль-Эфенди, прося справедливости и милости, а тот послал Заклата с его людьми. Если б вместо дубинок было милосердие, то Габаля бы со всем нашим родом истребили.
— Эй, вы! И у стен есть уши, — закричал Шафеи. — Если вас услышат, несдобровать.
— Он прав, — ответил Ханура. — Чего взять с гашишников? Пройди здесь Ханфас, и они начнут ему кланяться.
