— Ты, как и все на улице, мечтаешь стать надсмотрщиком?
— Да, — улыбнулся Касем.
Закария засмеялся и сказал, как бы оправдываясь:
— Прости, уважаемый, тебе ли не знать нашей улицы! Мужчина там либо становится надсмотрщиком, либо всю жизнь терпит пощечины.
— Да упокоит Господь твою душу, Рифаа, — вздохнул Яхья. — И как только ты появился на свет в этом адском месте?
— Поэтому-то его ждал такой конец.
Яхья нахмурился:
— Рифаа умер не в день своей смерти. Он умер, когда его преемник стал надсмотрщиком!
— А где его похоронили? — не вытерпел Касем. — Его род утверждает, что наш дед перенес тело в свой сад. А род Габаль говорит, что тело его пропало в пустыне.
— Будь они прокляты! — со злостью закричал Яхья. — Они до сих пор терпеть его не могут. Касем, скажи, а ты любишь его?
Мальчик с опаской взглянул на дядю и наивно ответил:
— Да, дядюшка, я его очень люблю.
— А что ты предпочтешь: стать похожим на него или сделаться надсмотрщиком?
Касем поднял на него взгляд, в котором было и замешательство, и лукавство. Губы его зашевелились, но он ничего не произнес.
— Пускай, как я, продает картофель! — расхохотался Закария.
Они затихли, но тишину нарушил шум с рынка: там споткнулся осел, повалив за собой тележку, и женщины свалились с нее. Извозчик же начал бить животное. Закария поднялся.
— Нам нужно идти дальше. Мир вам, уважаемый!
— Приводи мальчика с собой!
Он пожал Касему руку и потрепал его по голове:
— Какой ты смышленый!
66
От нещадно палящего в пустыне солнца укрыться можно только в тени скалы Хинд. Там-то и присел на землю Касем, один приведший сюда стадо. На нем была чистая голубая галабея, насколько галабея пастуха может быть чистой, голова обмотана широкой повязкой, защищающей от солнечных лучей, а на ногах — старые с обтрепанными краями тапочки. Он сидел в задумчивости, лишь время от времени приглядывая за баранами, овцами и козами.
Посох его валялся рядом. С такого близкого расстояния высокий аль-Мукаттам казался громадным и мрачным, словно он один бросал решительный вызов солнцу. До горизонта простиралась наполненная тяжелой тишиной и раскаленным воздухом пустыня. Устав от своих мыслей и юношеских грез, Касем принимался наблюдать за животными — их стычками, играми, ласками, как они ищут пропитание или лежат, нежась. Особенно его развлекали ягнята. А как ему нравились их глаза, будто подведенные сурьмой! Касему казалось, что их взгляды обращены на него, и он смотрел на них ласково, думая, что, в отличие от животных, жителям квартала неведомо хорошее обращение, лишь произвол надсмотрщиков и унижение. Касем не обращал внимания на то, что в квартале на пастухов смотрели сверху вниз. Он был убежден, что пастухом быть лучше, чем душегубом или попрошайкой, не говоря уже о том, как сильно он любил пустыню и свежий воздух, как наслаждался видом аль-Мукаттама, скалы Хинд и небесным сводом с удивительными цветными разводами у линии горизонта. К тому же по дороге он всегда заходил к старцу Яхье. Тот, первый раз увидев его со стадом, воскликнул:
— Из торговца картофелем ты сделался пастухом?!
Касем ответил, не стесняясь:
— А что в этом такого, уважаемый? Знаете, сколько бедняков в нашем квартале завидуют мне?!
— И дядя отпустил тебя?
— Его сын Хасан уже взрослый, и теперь он должен помогать отцу. Пасти овец лучше, чем попрошайничать!
Не было дня, чтобы Касем не появлялся у Яхьи. Он любил беседовать с ним. Яхья знал все новости квартала и мог рассказать о его настоящем и прошлом больше, чем поэты. Он знал даже то, о чем они умалчивали. Касем говорил Яхье: «Я собираю скот со всех кварталов — Габаль, Рифаа, даже у богачей. Удивительно, как мирно овцы пасутся вместе, когда их хозяева так враждуют друг с другом!» А однажды он сказал Яхье: «Хумам был пастухом. Те, кто презирают пастухов, — попрошайки, бездельники и неудачники. При этом они уважают надсмотрщиков, этих грабителей и кровопийц! Да простит вас Бог, жители нашей улицы!»
Как-то Касем спросил его с гордостью:
— Я бедняк и довольствуюсь малым. Не причиняю людям страданий. Даже животные видят от меня только доброе обращение. Как считаешь, я похож на Рифаа?
Старик неодобрительно посмотрел на него.
— Рифаа?! Рифаа отдал свою жизнь, чтобы избавить собратьев от одержимости и сделать их счастливыми! — Яхья усмехнулся и продолжил: — Ты же, юноша, увлечен женщинами. Ведь на закате в пустыне ты встречаешься с девушками!
— Разве это грех, уважаемый? — улыбнулся Касем.
— Это твое дело. Но не говори, что ты похож на Рифаа.
Касем глубоко задумался, потом сказал:
— А разве Габаль не был, как Рифаа, лучшим из сыновей нашей улицы? Был, уважаемый. И он любил и был женат. Он вернул роду права на имение и распределял доходы по справедливости.
— Имение! Другой цели в его жизни и не было! — резко ответил Яхья.
Юноша подумал немного и откровенно сказал:
— Но доброе отношение к людям, справедливость и порядок — он ведь к этому тоже стремился.
Тогда Яхья раздраженно спросил:
— Значит, Габаль, по-твоему, лучше, чем Рифаа?
В черных глазах Касема появилось смущение. Он долго колебался, прежде чем наконец ответить:
— Они оба были хорошими людьми. Как мало таких людей на нашей улице! Адхам, Хумам, Габаль, Рифаа. А надсмотрщиков — не счесть!
— Адхам умер от горя, — заметил Яхья. — А Хумам и Рифаа были убиты.
«Это действительно достойнейшие из сыновей нашей улицы. Славная жизнь и печальный конец!» — размышлял про себя Касем, сидя в тени большой скалы. Сердце его горело желанием стать таким же. Мерзости надсмотрщиков были ему ненавистны. Внутри у него множилась печаль и нарастала смутная тревога. Чтобы успокоиться, он говорил себе: «Скольких же людей и сколько событий видела эта скала — любовь Кадри и Хинд, убийство Хумама, встречу Габаля с аль-Габаляуи, разговор Рифаа с дедом. Где те события и где те люди? Но осталась добрая память. А это дороже всех овец и баранов. Скала была свидетелем того, как наш великий дед скитался здесь, обживая эти земли и держа в страхе злодеев округи. Как сейчас ему живется в одиночестве?»
Когда стемнело, Касем встал и, зевнув, потянулся. Он взял посох, протяжно свистнул, затем махнул посохом и крикнул. Стадо собралось и послушно двинулось к жилым кварталам. Касема уже мучил голод, ведь за весь день он съел только лепешку с сардиной. В доме дяди его ждал ужин. Он торопил стадо, пока вдалеке не показался Большой Дом с его закрытыми окнами и верхушками деревьев за высокими стенами. Что же это за сад, который воспевают поэты и от тоски по которому умер Адхам? По мере приближения к улице шум становился все громче. Касем шел вдоль высокой стены, углубляясь в квартал, сумерки сгущались. Пока он прокладывал себе дорогу между мальчишек, бросающихся друг в друга пылью, слух его наполнялся выкриками продавцов, женской болтовней, насмешками, бранью, мольбами умалишенных и звоном колокольчика повозки управляющего. В нос ударил резкий запах табака, гниющих отбросов и жареного лука.
