— Ублюдок! — и замахнулся, но его дубинка встретила ответный удар Садека, который пошатнулся и оступился. Саварис нанес еще удар, и опять Садек отразил его, но на этот раз от сильного удара упал на колени. Саварис уже готовился к третьему и последнему удару, как заметил Хасана, который, обезумев, ринулся на него, чтобы спасти товарища. Саварис развернулся в его сторону, кипя от гнева:
— И ты здесь, сын Закарии? Сукин сын!
Саварис опустил дубинку с такой силой, что если бы Хасан не отпрыгнул в сторону, то был бы убит. Уворачиваясь от удара, Хасану удалось концом своей дубинки задеть шею Саварису, и тот не смог сразу подготовиться к следующему удару. Хасан принял удобную позу и тяжело опустил дубинку, попав Саварису прямо в лоб. Кровь хлынула фонтаном, Саварис разжал руку, и его дубинка выпала. Он, шатаясь, сделал несколько неровных шагов назад и неподвижно рухнул на спину. Грохот дубинок заглушил крик:
— Савариса убили!
Аграма настиг кричавшего и ударил его дубинкой по переносице. Тот завопил, попятился, споткнулся о тело Савариса и упал. Сторонники Касема воспряли духом и перешли в наступление. Люди Савариса, увидев, сколько среди них убитых, пришли в отчаяние, прекратили сопротивление и пустились в бегство. Тяжело дыша, товарищи собрались вокруг Касема: многие из них истекали кровью, кто-то поддерживал раненых. В свете, который отбрасывали фонари кофеен, они стали рассматривать лежащих на земле — кто-то был уже мертв, а кто-то просто потерял сознание. Хамруш остановился у тела Савариса и прокричал:
— Ты отомщен, Шаабан!
Касем притянул его к себе и сказал:
— День нашей победы близок. Остальных надсмотрщиков ждет такая же участь. Мы, хозяева нашей улицы и любящие потомки нашего деда, будем управлять имением.
Когда они вернулись в горы, женщины, уже узнавшие новость, встречали их радостными возгласами. Касем наконец-то дошел до дома.
— Ты весь в крови и пыли. Нужно помыться перед сном, — сказала Бадрия.
Помывшись, он прилег и застонал от боли. Она принесла ему еды и стала ждать, когда он сядет есть. Но Касем впал в полузабытье: он одновременно ощущал и удовлетворение, смешивающееся с счастьем, и беспокойство, переходящее в печаль.
— Ты ничего не ешь, — произнесла Бадрия.
Он посмотрел на нее затуманенным взглядом из-под тяжелых век.
— Скоро ты увидишь нашу победу, Камар, — сказал он, но тут же понял, что оговорился. Заметив, как Бадрия поменялась в лице, он приподнялся и смущенно проговорил, стараясь быть нежным:
— Какая вкусная у тебя еда!
Однако после его слов она, нахмурившись, отвернулась. Он взял кусок лепешки.
— Ну теперь я зову тебя, садись кушать! — сказал он ей.
— Она была старая и некрасивая!
Он согнулся от этих слов, как будто надломившись, стал грустным и сказал ей с упреком:
— Не говори о ней плохо! Такие, как она, заслужили светлую память.
Она с вызовом повернула к нему голову, но увидела на его лице такое горе, что ужаснулась, застыла и промолчала.
87
Побежденные с позором разбрелись по домам, стараясь как можно подальше держаться от освещенного дома Савариса, где еще продолжали гулять и веселиться. Однако плохие новости разнеслись по кварталу со скоростью урагана. Многие дома огласились криками, праздник погас, как огонь, засыпанный землей. Сначала стало известно о смерти Савариса, потом начали перечислять участников шествия из кварталов Рифаа и Габаль, погибших вместе с ним. И кто напал на них?! Касем! Пастух Касем, которому на роду было написано всю жизнь оставаться бродягой, если бы не Камар! Кто-то рассказал, что проследил за людьми Касема, возвращающимися в свой лагерь на аль-Мукаттаме. Многие испугались, что Касем выжидает на горе, чтобы уничтожить всех мужчин улицы. Спавших разбудил шум, и они вышли наружу. Во дворах заголосили. Мужчина из рода Габаль гневно крикнул:
— Убейте же этих бродяг!
Но Гулта остудил его пыл:
— Они не виноваты. Среди них тоже много погибших, в том числе и их надсмотрщик.
— Сжечь аль-Мукаттам!
— Приволоките сюда труп Касема, чтобы его собаки сожрали!
— Мне не терпится пустить им кровь!
— Проклятый бродяга и трус!
— Он думает, что на горе ему ничего не угрожает!
— Ничего не будет ему угрожать тогда, когда увидим его в могиле!
— А ведь когда я давал ему гроши, он целовал землю у моих ног!
— Он притворялся таким вежливым и тихим, а оказался убийцей!
На следующий день на улице был объявлен траур. А позже надсмотрщики собрались в доме управляющего Рефаата, который кипел от злобы и ненависти. Нахмурившись, он сказал:
— Ради собственной безопасности приходится и носа не высовывать с улицы.
Лахита чувствовал свою вину и, чтобы снять с себя ответственность, решил придать делу несерьезный характер:
— Это всего-навсего драка надсмотрщика с кучкой людей из его квартала.
— Из нашего квартала один убит и трое ранены! — возмутился Гулта.
— У нас один убитый, — сказал Хагаг.
— Надсмотрщик улицы! Твоей репутации дали пощечину! — ехидно заметил Рефаат Лахите.
От злобы Лахита пожелтел.
— Пастух!
— Пастух? Пусть так. Но он опасен. Какое-то время мы пропускали мимо ушей его бредни и закрывали на все глаза из уважения к его жене, и вот каким злом он отплатил. Выжидал удобного случая, чтобы убить своего надсмотрщика и его помощников. Сейчас он скрывается на горе, но на этом он не остановится.
Они обменялись гневными взглядами, и управляющий продолжил:
— Он хитростью склоняет жителей на свою сторону. Вот что страшно. А мы смотрим на это сквозь пальцы. Он соблазняет их имением. Доходов с него и владельцам не хватает, но никто не хочет этого понимать. Бродяги, коих не счесть, в это не верят. Да вся наша улица попрошайки! Он обещает им расправиться с надсмотрщиками, а они и рады это слушать. На нашей улице одни трусы. Они вмиг готовы переметнуться на сторону победителя. Если бездействовать, мы пропали!
— Вокруг него одни мыши. Мы с ними легко разделаемся! — закричал Лахита.
— Но они же укрылись в горах! — возразил Хагаг.
— Будем следить за ними, пока не обнаружим их тропу, — предложил Гулта.
— Действуйте! Говорю же вам, в бездействии наша погибель! — заключил Рефаат.
Рассерженный Лахита многозначительно обратился к управляющему:
— А вы помните, господин, еще когда была жива его жена, я придумал план, как его убить, но ханум воспротивилась?!
Управляющий опустил глаза от уставившихся на него и, как бы извиняясь, произнес:
