— Бейте!.. Бейте!
К нему подбежала Аватеф. Дочь усадила и заботливо погладила его по спине, чтобы успокоить. Арафа удивился: неужели у старика видения? Будь проклята старость! Что же тогда с нашим дедом аль-Габаляуи? Он смотрел на старика, пока тот не затих. Только тогда спросил:
— Дядюшка Шакрун! Вы видели аль-Габаляуи?
Не поворачиваясь в его сторону, Шакрун ответил:
— Невежда! Неужели ты не знаешь, что он затворился в своем доме еще до времен Габаля?
Арафа засмеялся, а Аватеф улыбнулась.
— Долгих лет тебе жизни, дядюшка! — сказал Арафа.
— Если бы жизнь чего-то стоила, то и годы бы ценились, — ответил старик.
Аватеф подошла к Арафе, чтобы забрать стакан, и шепотом попросила:
— Оставь его! Он ночью глаз не сомкнул.
— Мое сердце принадлежит тебе, — горячо произнес Арафа и поспешил добавить, пока она не отошла: — Я хотел бы переговорить с ним о нас с тобой.
Она погрозила ему пальцем и отошла. Арафа продолжил развлекаться тем, что наблюдал за играющими на дороге детьми. Неожиданно в квартал Касема явился Сантури. Арафа инстинктивно отпрянул от решетки. Зачем он пришел? Слава богу, он жил в квартале Рифаа, а их защищал Агаг, которого Арафа завалил подношениями. Сантури остановился у кофейни Шакруна. Он уставился на Аватеф и сказал:
— Черный кофе!
Где-то в окне хихикнула женщина. Другая спросила:
— И что заставило надсмотрщика квартала Касема пить простой кофе в кофейне у бродяг?!
Сантури не обратил на это внимания. Аватеф подала ему чашку, и сердце Арафы сжалось. Надсмотрщик ждал, пока кофе остынет, а сам во весь рот улыбался девушке, выставляя напоказ свои золотые зубы. Арафа дал себе обещание отдубасить его где-нибудь на горе. Сделав глоток, Сантури сказал:
— Спасибо твоим прелестным ручкам!
Аватеф и улыбнуться боялась, и нахмуриться, а Шакрун в ужасе наблюдал за дочерью. Сантури дал ей монету в пять пиастров
[14]
, она сунула руку в карман, чтобы отсчитать сдачу, но тот сделал вид, что сдача не нужна, и, не дожидаясь, вернулся в кофейню своего квартала. Аватеф осталась стоять в замешательстве.
— Не ходи за ним! — прошептал ей Арафа.
— Что же делать со сдачей? — спросила она.
Тогда Шакрун, несмотря на свою немощь, поднялся, взял сдачу и направился в кофейню. Спустя некоторое время он вернулся на свое место, сел и тут же расхохотался. Аватеф подошла к нему и взмолилась:
— Не надо, отец, прошу тебя!
Старик снова приподнялся, повернулся в сторону дома владельца имения и прокричал:
— О, аль-Габаляуи!.. О, аль-Габаляуи!
Из окон и дверей кофеен и подвалов на него устремились взгляды. На его крик сбежались мальчишки. Даже собаки обернулись в его сторону.
— О, аль-Габаляуи! — снова воскликнул Шакрун. — До каких пор ты будешь скрываться и молчать? Твои заветы не соблюдаются, а средства растрачиваются. Тебя обкрадывают так же, как обкрадывают и твоих внуков, аль-Габаляуи!
Мальчишки завизжали, многие стали смеяться, но старик продолжал взывать:
— О, аль-Габаляуи? Разве ты меня не слышишь? Разве ты не знаешь, что у нас происходит? Ты наказал Идриса! А он в тысячу раз лучше надсмотрщиков нашей улицы! О, аль-Габаляуи!
Из кофейни с ревом вышел Сантури:
— Умерь пыл, выдумщик!
Шакрун повернулся к нему и гневно прокричал:
— Будь ты проклят, подлец из подлецов!
Люди с сочувствием прошептали: «Пропал старик!». Сантури приблизился к нему и, ослепленный злостью, ударил Шакруна кулаком по голове. Старик зашатался и чуть не упал, но его подхватила Аватеф. Взглянув на нее, Сантури направился обратно в кофейню.
— Давай вернемся домой, отец! — попросила девушка плачущим голосом.
Арафа подошел, чтобы помочь ей, но старик из последних сил оттолкнул их. Он тяжело дышал, и это было отчетливо слышно, так как все вокруг стояли молча.
— Аватеф, нужно было оставить его дома! — упрекнула ее женщина в окне.
— Я не думала, что так получится, — продолжала плакать Аватеф.
— О, аль-Габаляуи! Аль-Габаляуи! — продолжал взывать Шакрун слабым голосом.
98
На рассвете в тишине раздались рыдания. А утром люди узнали, что дядюшка Шакрун умер. Случившееся было привычным делом в квартале. Люди Сантури говорили: «Да попадет он в ад! Он вел себя неподобающе, и это погубило его».
— Шакруна убили, — сказал Арафа Ханашу, — как других на нашей улице. И убийцы не скрывают своих преступлений. Никто не посмеет пожаловаться. Не отыщется ни одного свидетеля.
— Ужас! — с отвращением ответил Ханаш. — И зачем только мы пришли сюда?!
— Это наша улица.
— Твоя мать уходила отсюда с печалью в сердце. Проклятая улица и ее жители!
— Но это наша улица! — настаивал Арафа.
— Мы словно расплачиваемся за грехи, которых не совершали.
— Покорность — вот самый большой грех.
— Опыт с бутылкой не удался, — вздохнул Ханаш.
— Получится в следующий раз.
Когда несли носилки с телом Шакруна, за ними шли только Аватеф и Арафа. Всех очень удивило присутствие на похоронах волшебника Арафы, люди стали перешептываться о его неслыханной смелости.
Но удивительнее всего было то, что на середине дороги к процессии присоединился Сантури. С какой дерзостью и наглостью он это сделал! Без всякого смущения Сантури сказал Аватеф:
— Мои соболезнования!
Арафа понял, что этот человек только начинает игру, которую затеял. В мгновение ока похороны стали многолюдными: в них тут же приняли участие соседи и знакомые, которых раньше удерживал страх.
— Мои соболезнования, Аватеф! — повторил Сантури.
Она с вызовом посмотрела на него.
— Сначала убиваешь, потом являешься на похороны?!
Сантури ответил так громко, чтобы слышали:
— То же самое говорили и Касему.
Раздались многочисленные голоса:
— Жизнь в руках Всевышнего! Только он распоряжается!
— Мой отец умер от удара твоей руки! — вскричала Аватеф.
— Да простит тебя Всевышний! — ответил Сантури. — Если бы я ударил его на самом деле, он тут же упал бы замертво. Я не бил его. Только замахнулся. Вот свидетели!
И тут же послышалось:
— Только замахнулся! И пальцем не дотронулся. Клянемся! Пусть черви выедят нам глаза, если мы врем!
