― С чего ты взяла? Разве люди бывают счастливы, только если у них денег много? Нет, и без этого можно быть счастливым. Есть столько вещей, которые ни за какие деньги не купишь.
― И еще есть очень много вещей, которые ты хочешь купить, а не можешь, ― показала свой цинизм Кати. Она же не хотела становиться такой. Видит Бог, она была другой. Верила во многое, невзирая ни на логику, ни на опыт, ― но у всего, даже у веры есть свои пределы.
― Ну купишь ты их. Пару дней счастья, а потом что? Пустота.
― А с любовью не так? Это же тоже несколько месяцев эйфории, а потом пустота.
― А это просто не любовь. Ладно, давай езжай, пока у тебя из щеки вторая голова не выросла, ― сурово приказала мать, а смиренная дочь послушалась. Ее так воспитали.
Кати поклялась к утру привезти все, что останется, а в пятницу вернуть общую сумму долга.
* * *
Оказалось, зуб рос вне зубной дуги, случилось воспаление надкостницы, и мудрость подлежала немедленному уничтожению. Кати наложили три шва, у зуба были корни больше трех сантиметров.
Она вернулась домой к матери под утро. С оставшимися деньгами. Все бережно уложила матери в кошелек в порядке убывания купюр. И легла в своей детской комнате, скукожившись, не разбирая дивана.
Шумела набережная, стучали соседи и кто-то кричал: «Сукины дети, опять зассали весь подъезд» на лестничной клетке. Кати ничего не чувствовала. Даже зубной боли.
Вечером следующего дня девушка вернулась в съемную квартиру и принялась убирать кухню после семейных боев, резала пальцы осколками, слизывала кровь, сплевывала слезы. Это и есть брак.
Но теперь Кати понимала, что не всегда брак есть любовь. Посреди ночи Николай вернулся в квартиру, прошел в спальню прямо в обуви. И бросил на кровать скомканные десять тысяч рублей.
Он посмотрел на мусорный мешок, наполненный разбитыми чашками и надеждами, в прихожей.
― А ведь могла попросить по-хорошему. Ты посмотри, что вчера устроила.
Он был напряжен и безучастен.
― Мне не нужны твои деньги ― оставь себе. Я справлюсь. ― Кати подняла глаза с книги на него, потом опустила взгляд на его грязные ботинки и добавила: ― Ты можешь спать с кем попало, встречаться с кем хочешь, только, пожалуйста, снимай ботинки, не ступая на паркет.
― И тебе совсем не больно такое говорить?
― Мне больно, когда ты оставляешь грязь и соль с улицы на паркете ― вот это мне как ножом по сердцу. ― Кати теперь стояла двумя ногами на земле, оставив мечты и сказки где-то вчера. Или чуть раньше, просто еще не успела предоставить себе отчет о случившемся.
― И тебе не жаль? ― До Николая вдруг дошло, что Кати уже не та, что была несколько лет назад. Другие глаза, другой голос ― она зачерствела и закалилась... Больше не было той девчонки с открытыми глазами, которая вызывала умиление одним только взглядом. Перед ним сидела удрученная, жестокая, холодная женщина с внешностью все той же Кати. Но с чужими ― уже не родными глазами.
― Мне жаль, что я уже не могу на тебя обидеться и разозлиться. Мне жаль, что нам не о чем говорить, но еще больше мне жаль, что мне уже совсем не жаль. ― Кати была как никогда честна. И не пыталась сглаживать острые углы. Их брак ― сплошной многоугольник.
― Ты любила меня когда-нибудь? ― Николай присел на край кровати.
― Наверное, да. Но сейчас уже и не вспомню, когда это было. Пару лет назад, когда мы хотели детей и были уверены друг в друге.
― Признайся, скажи, что никогда меня не любила, что тебе просто нравилось, как ты могла мной управлять, давить и продавливать. И я соглашался. И делал все так, как ты этого хотела. Ты хоть раз задавалась вопросом, счастлив ли я?
― И тут мы с тобой оказались солидарны. Впервые у нас одинаковые претензии друг к другу.
Они оба были заперты в безысходности брака, в безымянных обидах, в безденежье, в безобразном стечении обстоятельств.
― А зачем все это нужно, если мы не счастливы? ― резюмировал Николай.
― Давай разведемся, ― подвела черту Кати.
Николай стоял на пороге и не знал, стоит ли заходить в квартиру или, может... уехать... прочь. Подальше. Дать Кати время остыть... Хотя какое время ― она и так уже ко всему остыла. А главное, к нему ― собственному мужу. И Николай ретировался.
* * *
Время давно перевалило за полночь, и Николай прекрасно понимал, что не сможет в одиночку вынести на своем горбу хмурую и безлунную ночь. В памяти сразу всплыл образ его одноклассницы из частной школы «Сотрудничество», он вспомнил, как незадолго до свадьбы ездил к ней погостить в Швейцарию и потом жестоко оборвал общение, воспылав самыми трепетными чувствами к Кати. И на секунду задумался, что та школьная знакомая терпела все его выходки и особенно отсутствие особого интереса и симпатий. И Николаю стало стыдно за то, как два года назад он назначил ей встречу и приказал больше не звонить, открыл карты, что женится и ему неприятны ее ночные звонки и сообщения, пусть даже невинного содержания вроде «Наши выиграли. 2:0. Пошли выпьем за Аршавина». И более того, был вынужден высказать все эти претензии в присутствии ее подруги. Как же сейчас ему было стыдно, как мог он быть таким бесчувственным. Он же оскорбил и обидел одноклассницу ради Кати, и любая жестокость, любое злодеяние были оправданы ― ведь они совершались во имя любви, а она, тварь такая, не оценила. Однако злодеяния все равно остаются черным пятном... На совести, воспоминаниях, и это чувство безвозмездного стыда ― как же ровно сейчас оно распласталось у него на нервах.
Да, Николаю сейчас было искренне жаль Сабину ― ведь теперь он понимал, как страшно и больно дается бесчувствие и равнодушие любимого человека, теперь, когда кому-то любимому вдруг стало его не жаль. Позвонил ли он Сабине из мести Кати или из жалости и стыда ― сейчас уже никто не сможет разобрать. И все равно не постигнет истинных намерений.
Одним резким движением откинул крышку телефона и набрал номер Сабины. Она поднялась с кровати и, выслушав короткие извинения, кротко назначила ему встречу через час. Николаю пришлось доехать до приятеля и одолжить денег на извинительный букет цветов и ужин ― те десять уже занятых тысяч рублей так и остались валяться где-то возле кровати, на которой сейчас спокойно засыпала Кати с холодным, ровно бьющимся сердцем.
Почему-то вчера ему было стыдно занимать денег на зуб... А тут, объяснив, что поругался с Кати и вышел из дома, ничего не прихватив, даже кошелька, ― все звучало не так неловко.
* * *
Он забрал Сабину с Николоямской улицы во втором часу ночи. Она жила в старом, постройки 1920 годов, доме, который в самом конце девяностых превратили в «новостройку», вылизанную, чистую, подвергнув детальной реконструкции ― оставили только каркас и местоположение. Отец Сабины теперь видный банкир, а когда-то снимал с женой комнату в Реутове, отправив шестимесячную дочь, сразу как закончилось молоко и перешли на искусственное вскармливание, к своей матери во Львов. Тогда он считал это правильным. Обратно в Москву он перевез дочь лишь в четырнадцать ― и определил в частную школу «Сотрудничество», где Николай учился последние два класса. А остальные школьные годы Николай отучился в старой английской спецшколе вместе с Кати. Такая запутанная история.
