– Я брал их с собой и заставлял моих спутниц подтирать их обосранные задницы. Ты-то сам как думаешь? Я укладывал их спать и нанимал няню.
– А у тебя с кем-то были серьезные отношения? Или только несерьезные – несколько свиданий и разбежались?
– В большинстве случаев – второе, – сказал папа и отхлебнул виски.
– Как ты думаешь, почему ни с одной из тех женщин у тебя не сложилось?
– Сын, я потерял жену, мне было одиноко. Дерьмовая завязка для романа, сам понимаешь…
При мне папа еще никогда не признавался, что ему одиноко. Наоборот – этот человек встает в полпятого утра чисто ради нескольких минут уединения. И даже в отпуск ездит один. "Неважно, куда я еду, лишь бы со мной никто не ехал, – говорит он. – Я мог бы отдыхать, не выезжая из дома, если бы все – все поголовно, бля – оставили меня в покое".
Папа на свидании… Нет, не могу вообразить, и точка. Папа ненавидит светские беседы ни о чем, а ведь большинство людей на первом свидании худо-бедно пытаются поддержать такую беседу. Меня одолело любопытство: как же папа преодолел этот трудный путь? Когда-то, ошалев от одиночества, вел ненавистные ему разговоры с какими-то занудными дамочками… А теперь преспокойно приходит в ресторан и требует: "Столик на одного… лишние стулья уберите".
В те два дня я от нечего делать размышлял о метаморфозе папы, пока бродил по пляжу или выгуливал пса Ангуса. Вечером в воскресенье, отдохнувший и помолодевший, я сложил выстиранную одежду в мешок для мусора (другой, свежий), кинул его на сиденье машины и вернулся на террасу – попрощаться с родителями. Когда я обнял папу, он протянул мне чек. На семьсот долларов. В графу "для заметок" было вписано его почерком: "Почини свой сраный 'форд'".
– Ой, здорово, но, пап, зачем? Не надо, я уже кое-что накопил.
– Ох, бля, давай обойдемся без сказочки про белого бычка. Ты сейчас на мели, а у меня есть немножко денег, а твой драндулет давно пора чинить. Что из вышесказанного неверно?
– Все верно, – ответил я.
– Тогда бери.
– Спасибо.
– Пожалуйста. Я знаю, ты вкалываешь до остервенения, так позволь дать тебе один совет.
– Конечно.
– Почини машину и завяжи с переработками. Ты должен выкроить немножко времени для себя. Наведи порядок в своей жизни, бля. Я рад тебя видеть всегда, но только не в пятницу вечером. Улавливаешь?
– Ага.
Мама вмешалась:
– Наши двери открыты перед тобой в любое время.
– Ну, конечно, открыты. Я другое имел в виду, – рявкнул папа.
– Знаю. Но я хотела проверить, понял он или нет, – откликнулась мама.
– Да понял он все. Он не тупой. Скажи ей, остолоп, что ты и подтекст улавливаешь, – повернулся папа ко мне.
– Да, мам, я улавливаю подтекст.
– Вот видишь, Джони! А теперь катись отсюда. Я веду твою маму ужинать, – объявил папа.
На следующий день, вернувшись в Лос-Анджелес, я поехал в автосервис. Еще через неделю мою машину привели в порядок – починили все от стартера до кондиционера, который несколько лет обвевал меня теплым воздухом со слабым ароматом мочи. В ресторане я взял только пять вечерних смен в неделю. Вдруг обнаружилось, что у меня сильно прибавилось энергии, а два дня абсолютно свободны.
Едва я нашел минутку для себя, нахлынули мысли. Что я, собственно, делаю в Лос-Анджелесе? Я называю себя сценаристом. Но и мой сосед, крысометатель, тоже так себя называет. Собственно, когда пару недель назад мы повстречались в гараже, сосед сказал, что почти закончил комедию: "Там пришелец один… прилетает на Землю, но все думают, что он просто гей". Если этот перец сумел дописать "Гостя с Голубой Звезды" (серьезно, это доподлинное название), то мне грех не доделать все начатые сценарии. Я твердо решил, что больше не стану проводить день рождения в кладовке, лакомясь тем самым десертом с консервантами, который в нашем ресторане давали бесплатно детям до пяти лет при заказе "куриных палочек". Нет, я буду писать, писать изо всех сил.
Следующие восемь месяцев я делил свободное время между двумя занятиями – работой над сценариями и мыслями о возможном облысении. И первое, и второе принесли свои плоды: я закончил один сценарий и пришел к выводу, что от моей шевелюры скоро останутся одни воспоминания. Засуха в личной жизни продолжалась, но я убеждал себя не зацикливаться на этой проблеме. Правда, меня донимал один и тот же сон: незнакомая женщина, сидя на дереве, швырялась в меня апельсинами и беспрестанно вопила: "Джейсон, я тебя ненавижу!" Вообще-то я Джастин, а не Джейсон. Но я был почти уверен: это мой пенис ко мне обращается. Обиделся, что я им больше не пользуюсь.
И все же с каждым днем мне все легче было сосредоточиться на писательстве и извлечь удовольствие из этого процесса. Наступило время, когда вечером в постели я предвкушал следующий день – вот проснусь и снова засяду за сценарий. Не знаю уж, это ли имел в виду папа, когда советовал: "Наведи порядок в своей жизни, бля", но по крайней мере в пятницу вечером меня больше не посещало желание собрать белье для стирки и смыться к родителям в Сан-Диего.
Прошло еще несколько недель. Одна моя приятельница, художница Тереза, пригласила меня на свой вернисаж в галерее, которая располагалась в перестроенном складе на бульваре Уилшир. Народу собралось много. Пожалуй, в этой толпе я был единственным мужчиной, у которого не было ни усов, ни шляпы с узкими полями или шарфа, а обхват талии превышал двадцать четыре дюйма. Казалось, я забрел в фильм Уэса Андерсона. Короче, я поздоровался с Терезой, посмотрел работы и решил долго не задерживаться. Но, уже направляясь к выходу, заметил одну подругу Терезы: она стояла одна посреди зала, с таким же потерянным видом, как и я (правда, я не мог видеть себя по стороны, но догадывался).
Подругу звали Аманда. Я как-то ее видел, когда она приезжала к Терезе в гости из Сан-Франциско, но тогда перекинулся с ней всего парой слов. У нее были волнистые каштановые волосы чуть ниже плеч и ангельское личико, а на лице сияли искристые глаза – голубые с зеленоватым отливом. А фигура вовсе не плоская – не то, что у остальных девушек на вернисаже. Синее платье облегало ее пышные формы. Аманда нервно улыбнулась мне и быстро помахала – похоже, сомневалась, что я ее помню. Я улыбнулся, помахал в ответ. Аманда подошла ко мне.
– Я здесь никого не знаю, и все круче меня, – сказала она.
– Поэтому вы предпочли беседу с наименее крутым парнем.
– Что ж, будем серыми мышками вместе, – сказала она.
Я провел на выставке еще час – разговорился с Амандой. Оказалось, она остроумна, у нее быстрая реакция и склонность немножко над собой подтрунивать. Но в ее случае самоирония не была защитным механизмом, за которым таится бессознательное жестокое самобичевание. Я изо всех сил старался не напугать Аманду своими чудачествами. И вроде удавалось. Вот только зря, наверно, я сострил: "Я похож на Джейсона Биггса. Точнее, стану похож, если он смертельно заболеет". В общем, я впервые на своей памяти непринужденно поддерживал разговор с женщиной и получал от этого удовольствие.
