С Алексеем Васильевичем в Доме пионеров он, однако, не встретился. Это было невозможно. Невозможно встретиться с тем, кого нет. Алексея Васильевича не было в живых уже целый год.
Лёнчик поднимался по лестнице из подвала, где находилась столярная мастерская, на площадке между маршами горела лампочка, сверху, с первого этажа, в лестничный проем падала наискось истаивающая книзу занавесь дневного света, но ему казалось, наступил вечер, сумерки — так темно было перед глазами. Гад, почему он не зашел к Алексею Васильевичу тогда, три года назад, перед уходом в армию!
Ноги свернули во двор Викиного дома-пилы сами собой. Хотя заходить к Вике сейчас, в середине дня, было бессмысленно: ему полагалось быть на работе. Около Викиного подъезда Лёнчик остановился, потоптался и неожиданно для самого себя зашел внутрь. Душа просила заглушить боль от посещения Дома пионеров, ей хотелось утешения — немедленно! — и она не желала ничего знать о распорядке Викиной жизни.
Звонить к Вике следовало два звонка, — Лёнчик позвонил три: душа могла требовать чего угодно, но быть в это время дома Вика не мог никак. На три звонка, помнилось Лёнчику, открывала старуха, которую можно было застать дома в любое время, — спросить у нее о Вике и, ублаготворив душу, убраться восвояси.
Старуха, узнав его и поохав от восхищения мундиром, пригласила, однако, заходить.
— Да нет, есть у них кто-то, — сказала она.
Лёнчик, недоумевая, прошел к двери Викиной комнаты и постучал. «Ой, кто там», — услышал он. Голос был слабый, словно бы сонный, и женский, — похоже, Жаннин. Странно, что она делала дома в это время. Жанна в нынешнем году, как и Вика свой техникум, закончила университет, распределилась бухгалтером на завод имени Калинина, который, по слухам, клепал баллистические ракеты, и ей тоже полагалось быть на работе. Он слегка приоткрыл дверь и крикнул в образовавшуюся щель:
— Жанка, ты? Это я, Лёнчик!
В наставшем вслед за тем молчании Лёнчику послышались растерянность и недоумение.
— Леня? Поспелов? — проговорил наконец из-за двери голос.
Это точно была Жанна. И голос у нее был уже ничуть не сонный, наоборот — так и звенел.
— Я, я это, — отозвался Лёнчик. И попытался расширить щель.
— Стой! Не заходи! — взвизгнула в комнате Жанна. — Закрой дверь. Жди. Сейчас!
«Сейчас» длилось минут десять. До слуха Лёнчика из-за двери доносились быстрые, летающие шаги Жанны, скрип створок платяного шкафа, звяк посуды. Когда Жанна открыла, глаза у нее были подведены, губы накрашены, волосы убраны под тщательно повязанную, с узлом на затылке, косынку. Но на плечах у нее был халат. Из-под которого выглядывали голые ноги.
— Привет, — со своей лисьей интонацией, улыбаясь, сказала она. — Заходи. Как неожиданно! Демобилизовался? А я простудилась, болею, отлеживаюсь. Сплю — и вдруг стук. Кто там? А это ты!
Глаза ее блестели, в улыбке светилась радость видеть его.
— А Вики нет? — должно быть, глуповато спросил он: ясно было и так, что нет.
— Вики нет. Никого нет. Рабочий же день. Это я болею, лежу в постели.
Лёнчик невольно глянул на ее кровать в дальнем углу комнаты — кровать была застелена, но, видно, застилали торопливо, из-под косо лежавшего покрывала выглядывал белый угол простыни. Словно мощная темная волна объяла Лёнчика, потащила с собой, встряхнула — и ушла, оставив по себе ощущение такой колоссальной силы, перед которой он был ничтожно мал и немощен.
— Так Вики если нет… я думал… наверно, мне… — понесло Лёнчика как по кочкам. Он хотел сказать, что раз Вики нет, тогда, наверно, пойдет, но так этого и не сказал и, вместо того чтобы выйти из комнаты, ступил вперед и закрыл у себя за спиной дверь. — Вчера только приехал. Я вообще-то думал… у вас здесь никого, думал, не будет.
— А я, видишь, дома.
В Жанниной улыбке проскользнуло что-то такое, что волна, только что прокатившая Лёнчика на своем горбу, прихлынула вновь, и он вновь ощутил свою беспомощность перед нею.
— На бюллетене, да? — спросил Лёнчик.
— На бюллетене, конечно. Я же теперь не студентка, так просто не прогуляешь.
— А я тут тоже весной болел, в госпитале лежал, — сказал Лёнчик. — Голова болела. Вернее, болела, а как в госпиталь лег, так перестала.
— Госпиталь — это то же самое, что больница? — спросила Жанна. И, не дожидаясь его ответа, поморщилась: — Нет, в больнице я бы не хотела. Больница — это мне не нравится.
— Нет, ну госпиталь в армии — это совсем другое, чем на гражданке больница, — со значением изрек Лёнчик.
Так они стояли, с легкостью говоря обо всем на свете, забывая о том, о чем говорили, тотчас, как переходили к другой теме, Жанна не приглашала проходить в глубь комнаты, но почему-то получалось, что все время переступали с места на место и продвигались в комнату все дальше, дальше, пока не очутились у самого обеденного стола. Первой заметила перемену в их дислокации Жанна.
— Ой! — воскликнула она, оглядываясь на стол. — У нас не убрано. Это я так себя чувствовала… Не обращай внимания, я на самом деле ненавижу беспорядок!
Но Лёнчику не было дела до порядка на столе. Волна, мощно вобравшая его в себя, когда взгляд схватил ослепительный угол простыни, выглядывающий из-под покрывала, вернулась и больше его не отпускала. Жанна, однако, горело в его сознании — будто окружая ее огненным непреступаемым кольцом — была женой Саши Мальцева.
— А с Сашей… когда это произошло… вы еще вместе жили или уже разошлись? — спросил Лёнчик. Назвать Сашу Мальцева как всю жизнь — Сасой-Масой, язык не повернулся.
В молчании, наставшем после этого его вопроса, Лёнчик услышал тихое посапывание заложенного Жанниного носа.
— Знаешь, да? — сказала она потом. — Что с Сашей…
— Знаю, — подтвердил Лёнчик.
— И какое это имеет значение: разошлись, не разошлись?
— Ну-у… вообще, — уклонился от ответа Лёнчик.
— До этого, — ответила Жанна. — У нас вообще не получилось… с самого начала.
— Почему у вас не получилось? — осмелился Лёнчик на новый вопрос.
— Разные, наверное, потому что были. — Жанну, похоже, ничуть не сердили его вопросы. — Я студентка, он рабочий. Никаких общих интересов. Я больше никогда в жизни такого себе не позволю. У мужа с женой должен быть один уровень. Если у нее высшее образование, то и у мужа непременно.
Она говорила, аккуратно подбирая слова, будто дополнительно отделяла себя таким образом от Сасы-Масы, проводила между ним и собой черту — и показывала это Лёнчику. В Лёнчике все возликовало. Огненное кольцо вокруг Жанны сжалось и потухло. Теперь к ней можно было приближаться сколь угодно близко — на сколько она позволит. И у него было чувство: она позволит . Конечно, не сразу, не сегодня. Может быть, завтра. А не завтра, так послезавтра…
