— К отцу в Израиль обещают помочь съездить, — вставила в Викин рассказ свое слово Жанна.
— Так они, вроде, и три года назад обещали, — вспомнил Лёнчик разговор с Викой около военкомата при проводах в армию.
— Ну, три года! — отозвался Вика. — Это же Израиль, капстрана. Быстро такие дела не делаются.
— Но в институт, Лёнчик, обязательно нужно, — вернулась Жанна к оставленной теме. — Хоть в какой.
— В Литинститут, — ответил Лёнчик.
— Но он вообще-то в Москве, — со значением протянула Жанна.
— В Москве, — благостно согласился Лёнчик. Ему было так хорошо — он и понимал смысл, спрятанный в Жанниных словах, и не понимал. Утро с двойным посещением военкомата, встреча с Гаракуловым, потом встреча с мордатым в паспортном столе, известие о смерти Алексея Васильевича — все было в такой несустветной дали, казалось, произошло не сегодня, а Бог знает когда. Гражданская жизнь начиналась вот сейчас, и была вот такой: легкой, блаженной, не обремененной никакими тяготами, ничем не омрачаемой — сплошное счастье. — Что ж, что в Москве, — добавил он. — Два часа лету самолетом. Всего-то.
15
Директора издательства зовут Аркадий Борисович. У него небольшая бородка, похожая на мою, только без седины, он упитанно-округл, с озабоченно-любезным выражением лица, а в каждом его движении сквозит пронырливость, так и видишь, как он свободно протекает в любую замочную скважину, и без всякой смазки.
— Пожалуйста, пожалуйста, господин автор, всегда к вашим услугам! — приговаривает Аркадий Борисович, провожая меня до дверей своего кабинета. — Мы наших авторов любим, к нам приходят и по второму, и третьему разу, приходите и вы, ждем!
Он ласков со мной, как с глубоко и безнадежно больным, впрочем, не утруждая себя попыткой вспомнить мое имя. «Господином автором» — с такой глухой безымянностью — меня еще никто никогда в жизни не называл. Я уже жалею, что зашел к нему в кабинет. Не было в том никакой нужды. Получил свои двенадцать пачек, двести сорок экземпляров — и вали, зачем ты здесь кому-то еще нужен со своими словами благодарности. Тем более что на самом деле это они должны тебя благодарить — дал людям на себе заработать.
Мои двенадцать пачек — по двадцать книг в каждой, — сложенные аккуратным штабельком, уже готовно ждут меня в коридоре у дверей издательства, мне остается только перетаскать их, одну за другой, к своему корыту и забросить в багажник. Перед тем как закрыть багажник, я раскурочиваю одну из пачек, вытаскиваю из нее три книжки и уже с ними в руках отправляюсь к рулю. Две из них занимают свое законное место в сумке на заднем сиденье для встречи с гаишниками (слава Богу, больше не придется убеждать их, что человек с фото на задней странице обложки — это я и есть), а одну, вверх первой страницей обложки, я помещаю на приборную доску перед собой — время от времени поглядывать на нее. Не видеть своих стихов, изданными книжкой, шестнадцать лет — это срок. Ладно, Бог с ним, пусть за свой счет. Спасибо Балерунье. Шестнадцать лет — это ведь больше, чем четверть прожитой мной жизни!
Из издательства путь мой лежит в турагентство на Мясницкой. У, какой тучный урожай снимают с меня обитатели бывшей улицы мясников. Индивидуальный тур, с посещением Амазонки, национального парка Игуасу, Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу, недельным отдыхом на курорте Ангра дос Рейш, и отели — не какие-нибудь, а пять и четыре звезды, ниже Балерунья не опустится, да одни билеты на самолет туда-обратно зашкаливают за пять тысяч американских условных единиц. Я выбрал из всей Латинской Америки Бразилию, потому что, во-первых, в Рио-де-Жанейро, хотел Остап Бендер, а какой же русский человек не хочет того, чего хотел герой Ильфа и Петрова? Во-вторых же, согласно проспектам, в Бразилию можно поехать практически чуть ли не в любое время года, во всяком случае, апрель-июнь в районе Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу — самая туристическая пора, а всю Бразилию нам не объехать.
Едва я вхожу в агентство, около меня тотчас образуется завихрение из нескольких его работников, вернее, работниц — сотрудники агентства сплошь женского пола. Молодая пара, интересующаяся туром в Египет, оказывается брошена, и на нее никто больше не обращает внимания. Что она в сравнении с такой добычей, как я. Меня готовы ласкать и носить на руках, только что не облизывать. Как это непохоже на картину в издательстве. Полная противоположность. Хоть раздувайся от ощущения своей значимости до величины вола.
В конце концов меня предают в руки агентши, которая занимается моей поездкой непосредственно. Агентша выкладывает на стол передо мной наш договор с агентством — из-за которого я и приехал. Мы просматриваем с нею договор пункт за пунктом, мне опять не нравятся несколько формулировок, и агентша, не ерепенясь, начинает править их, сообразуясь с моими замечаниями. Отправляйся я в Турцию или Египет, она бы разорвала эти листы и велела мне катиться вместо зарубежных стран куда подальше. Но вести себя так с заказчиком индивидуального тура в Бразилию — исключено.
— Только давайте больше никаких неожиданностей. Что мы сейчас с вами сделали — чтобы тот же текст один к одному в следующий раз, — до некоторой степени все же раздуваясь в вола, требовательно говорю я, когда мы заканчиваем с правкой.
Выправленный договор должен вновь подписать директор, я должен буду вновь приехать, вновь прочитать и, если меня все устроит, поставить наконец и свою подпись. После чего — деньги на бочку. Откровенно говоря, можно было бы согласиться и с текстом этого договора, но тогда нужно и платить деньги, а у меня их еще нет. Я жду их со дня на день. Должно быть, наша встреча с Жёлудевым на празднестве то ли его друга, то ли патрона оказалась небесплодна, — Евгений Евграфович, когда я позвонил ему в очередной раз, так и рассыпался, сообщая мне о транше, мелким бесом: «Что вы, право, Леонид Михайлович, беспокоитесь! Не беспокойтесь, все в лучшем виде, уже перечислено, ждите!»
— Да-да, конечно, я вас уверяю, вот как мы с вами сделали, так все в договоре и будет, — покорно отвечает на мое воловье требование агентша.
Часы, когда я выхожу из агентства, показывают без четверти пять. Мне бы надо к себе в Ясенево за Костей Пенязем — и потом снова в центр. Но ехать сейчас в Ясенево, пробивая пробки, — это вернешься в центр часа через четыре. Нам же с Костей нужно быть на месте к семи. Он снова в Москве и снова живет у меня. Мы с ним сегодня выступаем на поэтическом вечере в таком клубе ОГИ. Клуб этот привечает, в основном, молодежь, я для них не персона, вот позвать из зарубежья целую группу — это да, это самое то, и Костя зван. Но Костя — друг, благодаря его участию зван выступить на вечере и я.
— Давай, Костя, собственным ходом, — позвонив ему, прошу я.
— Ладно, собственным так собственным, — покорно принимает изменения в своей судьбе Костя.
У меня же высвобождается два часа времени, которые неизвестно куда деть и как убить. Первая моя мысль, конечно же — Евдокия. Мы договорились, что она подойдет прямо в клуб, к началу, но почему нам не встретиться раньше?
Евдокия, однако, не отвечает. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Позвоните позже», — раз за разом сообщает мне красивый женский голос. Тонкая горячая игла ревности прошивает меня насквозь, насаживая на себя, будто на вертел, и вот меня уже поджаривает со всех боков, как молочного поросенка в каком-нибудь гриле. Моя радость не в метро, не приходится сомневаться — иначе на какой-нибудь станции сигнал бы прошел. Телефон у нее отключен. Что бывает в двух случаях: или сам не желаешь никаких связей с миром, или тебе вырубают его за неимением средств на счету. Но я не помню случая, чтобы у Евдокии не оставалось денег на счете, мобильный для нее — нечто вроде идола, требующего себе постоянных жертвоприношений, и она бы предпочла сидеть голодной сама, чем оставить без корма своего электронного чурбана. Значит, она отключила телефон специально. Как поступает, когда мы ложимся с нею в постель. Зачем она отключила телефон сейчас? Поросеночка крутит на вертеле, поджаривая со всех боков, и у, какой жар в этом гриле, какой нестерпимый, какой ужасный!
