— Хотел бы поблагодарить вас за поддержку, — вырвалось из Лёнчика. — Сегодня на обсуждении.
Рубцов вгляделся в Лёнчика, и лицо его озарилось узнаванием.
— А, это вы! — (На семинаре, уходя, он обратился к Лёнчику на ты: «Держись, братишка».) — Да что там. Они никто в поэзии ничего не понимают. Слушать их! Вот их спроси, что такое кантиленность. Важнейшее для русской поэзии качество. Они не знают. Потому что в «Поэтическом словаре» у Квятковского этого термина нет!
Лёнчик предпочел промолчать. Он тоже не знал, что такое кантиленность. Квятковский был им проштудирован от корки до корки, но «кантиленность» — такой статьи там ему и в самом деле не попадалось.
Кабина лифта, приплыв сверху, выстрелила контроллерами и замерла. Они вошли в лифт, выяснили, кому ниже, нажали нужную кнопку и поехали.
— А вы что не на Окуджаве? — спросил Лёнчик. — В зале там выступление Окуджавы. Знаете?
— Знаю, — не сразу, через паузу кивнул Рубцов. В голосе его прозвучало что-то похожее на пренебрежение.
— Он петь отказался, — поторопился сказать Лёнчик. Пренебрежение, послышавшееся ему в голосе Рубцова, неприятно удивило его, и Лёнчику захотелось найти тому оправдание.
— Да-а, — бросил Рубцов. — Если б и пел. Я тоже пою.
— Нет, ну это все же Окуджава. — Лёнчик не мог оставить автора «Леньки Королева» без защиты.
— Так иди и слушай, — как разрешил Рубцов, вновь неожиданно обращаясь к Лёнчику на ты.
Лифт остановился. Рубцов распахнул двери кабины и, прежде чем растворить железную дверь шахты, сказал, выставляя перед собой указательный палец:
— Слушай только себя, понятно? Всех выслушивай, а слушай только себя.
Открыл дверь шахты и, выйдя, с силой влупил дверь обратно. Раздавшийся железный лязг эхом прокатился по всей шахте сверху донизу.
Лёнчик поднялся на свой этаж, — по пустынному коридору, с руками в карманах брюк, прогуливался Юлик Файбышенко, муж Иры Марченко. Ира училась на два курса старше, на семинаре прозы, но Лёнчик, так получилось, еще на первом курсе, только начались занятия, подружился с ними — читал в компании свои стихи, и Юлику они понравились. Ира раньше, до института, была замужем за Анатолием Кузнецовым, автором известной повести «Продолжение легенды», Кузнецов недавно стал невозвращенцем, поехав в командировку в Англию и оставшись там, Иру вызывали в КГБ, она боялась, что отчислят из института, но вроде все обошлось: они разошлись с прежним мужем еще до ее поступления в институт, несколько лет назад, и она не могла знать о его нынешних намерениях.
— Салют! Рад тебе! — увидев Лёнчика, вытащил руки из карманов, направился к нему навстречу быстрым шагом Юлик. Они сошлись и поздоровались за руку. — Хоть ты здесь! А то все там в зале на встрече, мы тут с Ирой болтаемся — и приткнуться негде.
Юлик с Ирой снимали комнату в коммунальной квартире неподалеку от института, на Герцена, бывшей Большой Никитской, Ира в общежитии появлялась только в дни сессий — готовиться по чьим-нибудь конспектам к экзаменам, Юлик писал прозу, подрабатывал внештатно сразу в нескольких редакциях, ему в общежитии и вообще нечего было делать, и раз они оба заявились сюда, тому была весьма существенная причина.
— Так и я туда, в зал, собираюсь, — сказал Лёнчик. — Вот только пальто к себе заброшу.
— Но он же петь не будет? — насторожился Юлик.
— Да говорят, — подтвердил Лёнчик.
— Что там тогда делать, — Юлик развел руками. — Он потом будет петь, после выступления. — У вээлкашников, на седьмом этаже. В комнате там у одного своего знакомого. Чтобы не как концерт, а в своей компании.
Вээлкашники — это были члены Союза писателей, получавшие образование на Высших литературных курсах — ВЛК, — небожители, обитатели Олимпа, Лёнчик, учась в институте второй год, ни с кем из них до сих пор знаком не был.
— А вы что, приглашены туда? — вырвалось у Лёнчика с невольной завистью.
— Приглашены, — кивнул Юлик. — Не Окуджавой, а вот этим его знакомым. Окуджава ему разрешил: зови, кого хочешь, только чтобы свои люди.
— А я за своего могу сойти? — снова вырвалось у Лёнчика.
Юлик, глядя на него, размышляюще покивал головой:
— Да я вот как раз думаю… Придем не вдвоем, а втроем… не выгонят же!
С лестничной площадки, звонко процокав каблуками, в коридор вошла Ира.
— Лёнчик! — обрадованно воскликнула она. — А мы с Юликом тут отираемся — ну никого! Ходила к девочкам на этаж — может, там у кого-то посидеть, — тоже никого.
Судьба Лёнчика на ближайшее время была за него определена.
— Привет, Ира — сказал он. — Юлик мне всю диспозицию уже объяснил. Пошли ко мне в комнату кантоваться. Решено.
Юлик, получив от Лёнчика разрешение, лег на его кровати, забросив ноги в ботинках на спинку, Ира благонравно обосновалась на стуле Лёнчикова соседа подле соседского письменного стола, сам Лёнчик, интуитивно чувствуя, что следует соответствовать Юлику, уселся на свой стол, укрепив ноги на перекладинах стула перед собой. Разговор крутился вокруг последнего романа Кузнецова «Огонь», опубликованного в журнале «Юность» незадолго до его бегства на Запад. Юлик считал, что в романе закодировано желание Кузнецова эмигрировать, Ира находила, что ничего там этого нет, Лёнчик роман читал, но не мог понять, понравился ему тот или нет, и он все пытался выяснить у Юлика с Ирой, чем же роман, как считали они, значителен. «Он там километрами цитирует Библию! — восклицал Юлик. Ты где-нибудь видел еще в советской литературе, чтобы столько цитировали Библию?» — «Да нет ему никакого дела до Библии, он атеист, — говорила Ира. — Это он ее цитирует для значительности, чтобы весу себе придать». — «Но цитирует!» — защищал ее бывшего мужа Юлик.
Когда они пришли на седьмой этаж и, постучавшись в нужную дверь, оказались в заполненной народом под самую завязку комнате, Окуджава был уже там. Сидел в углу на стуле, держа руку в руке на коленях, и из-за того, что был щупл и как-то поразительно узок — словно линейка, — возникало ощущение, что стремился сжаться, сделаться как можно незаметней, чуть ли не исчезнуть. На расчищенном от хозяйских бумаг письменном столе возвышалось несколько бутылок разной водки, толпилась, отблескивая гранями, куча разномастных стаканов, лежали на листах бумаги напластанные колбаса, сыр, хлеб. Юлик, представляя Лёнчика хозяину комнаты, начал было виниться, что пришел с товарищем, хозяин комнаты прервал его и просто пожал Лёнчику руку. Из студентов Лёнчик увидел только два-три лица, все остальные были ему не знакомы, все старше, некоторые даже и более чем старше.
Забулькала, наливаемая в стаканы, водка, стаканы пошли по рукам, пошли из рук в руки бутерброды с колбасой-сыром. Лёнчик хотел, чтобы ему достался стакан с «Петровской» или «Старкой», но «Старку» с «Петровской» живо расхватали те, кто был ближе к столу, и Лёнчику пришлось удовольствоваться то ли «Московской», то ли «Столичной». К Окуджаве в руки тоже пришел стакан с бесцветным содержимым, он поинтересовался, нельзя ли «Петровской», и «Петровская» незамедлительно была у кого-то изъята, и Окуджава получил желаемое.
