— И что она звонила, что-нибудь сказала? — спрашиваю я, проходя следом за ним на кухню, хотя прекрасно знаю, что за причина, по которой она звонила.
— Полна высокой таинственности, — подавая на стол чашки, отзывается Костя.
Я не успеваю, говоря языком ушедших времен, откушать и чашки чая, телефон звонит — и это оказывается она, госпожа феминистка.
— Ну наконец-то! — восклицает Гремучина. — Где тебя носит? И мог бы мне перезвонить, раз пришел. Нам с тобой нужно встретиться. Я знаю, у тебя для меня новость.
Кошка не намерена разводить церемонии с пойманной птичкой, не для того она охотилась, чтобы птичке остаться живой-невредимой.
— Да, действительно, есть новость. — Я, однако, вполне готов к кошачьим когтям, они мне не страшны, я знаю, как из них вывернуться. — Давай встретимся.
— Давай прямо сегодня. — Кошке не терпится схряпать свою добычу. — Что откладывать? Час еще не поздний. Где ты хочешь встретиться?
Но это она уже слишком. Для того я продирался сквозь пробки в свое Ясенево, чтобы снова затыкаться в них. Мы договариваемся с нею на завтра. Скажи дивану, взодранным кверху ногам и утренней книжке в руках адью.
* * *
Впрочем, Гремучина отнюдь не жаворонок, свою утреннюю чашку кофе она пьет около полудня, и начало наступившего дня мне удается провести так, как мечталось. Костя, отрабатывая свое квартирантство, таскает мне с кухни то бутербродец, то почищенный и разломанный на дольки апельсин, то дольки шоколада, оставшегося от его вчерашней встречи. Правда, чую я, он вовсе не будет против, если я поскорее уберусь из квартиры: уже дважды ему звонили, и по тому, как он уединялся с трубкой на кухне, можно сделать вывод, что это дама — вероятней всего, та, что оставила вчера после себя облака духов, и по кое-каким донесшимся до меня Костиным репликам можно сделать вывод, что она с нетерпением ждет, когда можно будет овеять Костю ароматом своих духов вновь.
Мы встречаемся с Гремучиной на Сухаревке. Район предложил я, заведение — она.
Официантка появляется около нас — мы еще не успеваем толком устроиться за столом.
— Пожалуйста! Пожалуйста! — кладет она перед нами толстенные складни меню. — Что будем пить? Текилу, водку, коньяк? Богатый выбор вин — пожалуйста, винная карта, — она листает у меня перед носом меню, раскрывая нужные страницы. — У нас очень богатый выбор вин, вы останетесь довольны.
Не переношу, когда на меня налегают с такой силой. Я что, захожу в ресторан непременно для того, чтобы выпить?
— А капучино у вас есть? — спрашиваю я официантку.
— Капучино? — словно я произнес некую непристойность, переспрашивает она.
— Кофе капучино, — подтверждаю я.
— Капучино у нас есть, — с едва прикрытой лютостью кидает мне официантка. И с этой же лютостью смотрит на Гремучину: — Вам тоже капучино?
— Мне коктейль «Красная луна», — журчит Гремучина, наставив палец на строчку в меню.
Официантка расцветает.
— Один капучино и один коктейль «Красная Луна». — В голосе ее ни следа лютости. Теперь это снова официантка из образцовой капиталистической ресторации, а не подавальщица из советской стекляшки. Должно быть, цена коктейля вполне компенсирует ей усилия по нашему обслуживанию.
— Ничего, ты не против, что я заказала коктейль? — спрашивает меня Гремучина, когда официантка оставляет нас за столом одних.
— Бога ради, — я несколько удивлен ее вопросом.
— Мне нужно расслабиться, — вздыхая, говорит Гремучина. — Я так устала. Этот твой Савёл меня просто выпотрошил.
— Он теперь не мой.
— Твой, твой, — ответствует Гремучина. — От тебя же он мне достался. И они там все время тебя поминают: вот с Лёнчиком, вот когда Поспелыч… Главное, не поймешь, что им надо. Извели. То такой им текст, то другой, то это сегодня годится, а завтра уже не хиляет… Извели! Просто извели!
Она не поминает о деньгах, что я привез ей, и я тоже не поминаю. Пусть сама. Гремучина заговаривает о деньгах, когда от ее коктейля почти ничего не остается.
— Так что о новостях для меня, — произносит она. — Они с тобой?
Ну, слава Богу. Наконец-то. Я уже, можно сказать, изждался.
— Эти новости тебя занимают? — отдаю я ей конверт с франклинами.
Она мне не отвечает. Мгновение назад напротив меня сидела женщина, и вот уже ее нет — хищная кошка рвет когтями добычу, перекусывает клыками шею…
— Почему всего тысяча? — пересчитав деньги, недоуменно смотрит она на меня.
Настает моя очередь удивиться.
— Сколько мне было сказано, столько и есть.
Что, конечно, не совсем так, эту сумму назвал я. Но она была мне подтверждена.
— Этого не может быть! — восклицает Гремучина. В зале ресторана стоит интимный, расслабляющий полумрак, но и в этом полумраке я вижу, что лицо у нее идет крупными красными пятнами. — Должно быть пять тысяч! Как в прошлый раз.
Теперь, я чувствую, красными пятнами идет, должно быть, моя рожа.
— Сколько мне было сказано, столько и даю, — повторяю я.
Она смотрит на меня разъяренным, полным враждебности взглядом — кошка, у которой вырвали из пасти добычу, когда она уже готова была насладиться ею.
— А если подумать?
— При чем здесь «подумать»?
— Хорошо, — Гремучина вытаскивает из бокала соломинку, бросает ее на стол, делает глоток прямо из бокала, убирает конверт в сумочку и встает из-за стола. — Ты меня оскорбил. Ты пожалеешь об этом. Я тебе обещаю: ты пожалеешь.
У меня хватает выдержки промолчать. Я, в общем, и готов отдать ей эти пять тысяч — и урчи над ними в своем углу, но вскидываться сейчас: на, бери! — это признаваться в том, что врал, обманывал, кидал, когда ничего подобного и в помине!
Счет, что по моему требованию приносит официантка, поражает дикостью проставленной в нем суммы. Но я расплачиваюсь по нему с бесчувствием робота. Откровенная несправедливость счета — сущий пустяк в сравнении с теми неприятностями, что ждут меня, если Маргарита исполнит свою угрозу.
А впрочем, что она там такое особенное может устроить, говорю я себе, уже оказавшись на улице. Ну, скажет Берминову о Евдокии. Ну, скажет он Балерунье. И что? Все происки врагов, милая моя Лиз, просто я не захотел платить шантажистке…
Так, успокоив себя, я добираюсь до своего корыта, оставленного в одном из сретенских переулков, и качу на Мясницкую в турфирму. Май уже совсем на носу, до нашего путешествия с Балеруньей — месяц, и пора, наконец, выкупить путевку. Лиз, мы с тобой едем в Бразилию! Лиз, мне ужасно жалко этих безумных денег, что стоит путевка, но то, что я выбрасываю их на бразильский ветер, — это ли не доказательство моих чувств к тебе?
Выйдя из агентства, я звоню Балерунье и сообщаю ей, где был и что сделал. Дело в шляпе, повторяю я почему-то это пыльное выражение несколько раз, пока мы говорим.
