Но так как у него не было подобной возможности, он с полного роста упал на пол, приняв тело на руки, и стал отжиматься. Двадцать один, тридцать три, сорок пять, считал он.
Когда счет перевалил за полусотню, Рад услышал свое имя.
— Радусик! — звала его Женя-Джени. — Радусик! Таким именем она наградила его нынче ночью.
Рад отжался в последний раз, поднялся рывком на ноги и, подойдя к кровати, сел на постель.
— Проснулась. Привет, Жечка.
Это было имя, которое придумалось у него для нее сейчас, вот в этот миг.
На лице Жени-Джени появилась гримаска недовольства.
— Не называй меня так. Мне не нравится.
— Ты же называешь меня Радусиком.
— Ой, ну Радусик — это так нежно, так ласково. Так влюбленно, — добавила она, сделав цезуру и произнося «влюбленно» с подчеркнутой затаенностью. — Не знаешь, — произнесла затем Женя-Джени, — когда все собираются линять?
— Да пора уже подниматься. Через час, примерно так. Он подталкивал ее к отъезду. Его бы даже больше устроило, если бы ее не было здесь уже через пять минут. Ему хотелось остаться одному. Точнее, наедине с письмом Дрона.
Женя-Джени, однако, закрыла глаза и заворочалась, устраиваясь заново для сна.
— Отлично, — сказала она, затихнув. — Я еще посплю, а когда все уедут, я тебя жду. Радусик, — пролепетала она через паузу.
* * *
Обедать Женя-Джени потребовала везти ее в город.
— Терпеть не могу есть дома. Человек рожден не для того, чтобы сидеть в четырех стенах. Хочу горячего, и в ресторане, — сказала она. — А заодно еще и в монастырь сходим. Тысячу лет, со школы еще, там не была.
— Собираешься в монашки? — с серьезным видом спросил Рад.
— Еще не хватало. Не представляю, как это — сидеть в четырех стенах, и только молитвы.
— И зачем тогда тебе монастырь?
— Ты это без шуток? — во взгляде, каким она посмотрела на него, было возмущение. — Прикосновение к святыням истории возвышает человека.
— Сама додумалась? — Теперь Рад не сумел скрыть иронии.
— Ах, ты издеваешься! — воскликнула Женя-Джени. — Ох, я наивная. Так меня легко обдурить. Сколько настрадалась из-за этого — и все равно.
— Если б было все равно, все бы лазили в окно, — ответил Рад старой детской поговоркой-дразнилкой.
Он не знал, как с ней разговаривать. О чем и как. Поэтому из него и лезла эта дурашливость. Которой он и сам был недоволен. Был недоволен — и не мог от нее избавиться.
— Нет, я не лазаю в окна. Я предпочитаю в дверь, — без всякой шутливости в голосе произнесла Женя-Джени. — Через дверь — много проще. Не говоря о том, что естественней.
— Вот и я о том же, — подытожил Рад.
Они ходили по дому, с этажа на этаж, из комнаты в комнату, из одного помещения в другое — Рад проверял запоры на окнах, краны в ванных комнатах и сливные бачки в туалетах, гасил оставленные включенными лампы, вытаскивал из розеток забытые зарядные устройства для мобильных телефонов, скручивал провода, передавал нести зарядные устройства Жене-Джени. Наверное, коль скоро в доме только что был хозяин, а значит, и отвечал за него, можно было не устраивать такой проверки, но Рад чувствовал себя ответственным за сохранность и порядок в доме и не мог оставить его, не совершив осмотра.
— Ну все, одеваемся, — сказал он, когда осмотр был закончен и все забытые зарядные устройства снесены на тумбочку в прихожую. — В монастырь и в ресторан. Замечательное сочетание.
У него не имелось никакого желания ехать в город. Все так же хотелось только одного: скорее вновь сесть за письмо Дрона, прочитать его заново, уяснить все смысловые нюансы и написать ответ. Но нельзя же было просто так взять и выставить ее из дома: хочешь в ресторан — вот и отправляйся, а я вполне удовлетворюсь тем, что в холодильнике.
Выбеленный снегом двор весь был в рубчатых следах от автомобильных шин. Но сейчас от всего автомобильного стада осталась одна скромная, яркого желтого цвета пятидверная «сузуки». Она одиноко стояла на краю расчищенной два дня назад Радом бетонной площадки, уткнувшись тупым носом в наметанный им вал, — казалось, ей самой странно это ее одиночество после царившего здесь автомобильного столпотворения.
— Водить умеешь? — спросила Женя-Джени, когда подходили к машине.
— Вроде бы, — отозвался Рад.
— Поведи, пожалуйста, — попросила она, наведя брелок с ключами на машину и нажимая на кнопку сигнализации. Блокировка замков на машине верноподданно пискнула и пыхнула подфарниками — словно провиляла хвостом собака. — Когда женщина с мужчиной, вести должен все же мужчина. А иначе это как-то унизительно для обоих. Согласен?
— Согласен, согласен, — сказал Рад, открывая дверцу со стороны водительского места. — Вести машину, во всяком случае.
Машина была чудо — мягкая в управлении, как бархатная, приемистая, с тихим, ровно работающим движком, Рад, ведя ее, наслаждался.
— Отличная машина! — искренне восхитился он.
У него за все время, как смог позволить себе машину, были только отечественные «жигули», последние — новые, прямо с конвейера, но и новые они не шли ни в какое сравнение с этой малышкой.
— А у тебя есть машина? — спросила Женя-Джени.
— Была, — коротко отозвался Рад.
— И куда делась? Разбил? Рад помолчал.
— Разбили, — сказал он затем.
— Дал кому-то, и они?
Рад снова помолчал. Ну не рассказывать же было ей о тех восьми часах с «калашниковыми» у бока и усатой армянке нотариусе под дверью.
— И не давал, а все равно, — ответил он в конце концов.
— Непонятно ты говоришь. — В голосе Жени-Джени опять прозвучало недовольство обиды. Она то и дело обижалась на него.
— Ну как поняла, так и поняла. Не имеет значения, — свернул Рад разговор.
Вот это было уже грубовато, но теперь Женю-Джени в его ответе ничего не задело.
— Нравится, как ты ведешь, — похвалила она его. Что было, скорее всего, чем-то вроде светской вежливости. Рад полагал, что водит он совершенно обычно.
— Как умеем, — ответил он.
— Нет, правда, — подтвердила Женя-Джени. — Так твердо. Так надежно.
— Как умеем, — повторил Рад.
Площадь перед монастырем, выдержавшим осаду поляков в далеком 1612 году, была пустынна, гнавший поземку ветер хозяйничал на ее просторе с наглостью братьев-славян, жаждущих присоединения азиатской Московии к свету и блеску просвещенной Европы. Только в воротах монастырской стены Рад и Женя-Джени столкнулись с группой бородатых мужчин, обвешанных сумками и рюкзаками, внавал набитыми книгами — так, что те не давали застегнуться молниям и неопрятно торчали наружу углами и корешками переплетов. Были это, однако, не монахи, какой-то другой народ. В одежде их была та же неопрятность, что в виде их сумок, и шли они шумно, не сторонясь, никого не замечая вокруг, — Рад и Женя-Джени, можно сказать, в самом деле столкнулись с ними. Жиды, масоны, демократы, Россия, на фонарь, за яйца, вобрало в себя на несколько мгновений Рада и Женю-Джени облако горячего разговора, что шел между мужчинами.
