Дорога до метро была уже привычна, он чувствовал себя в лабиринте этих переулков и дворов как свой. Привычно было купить в автомате магнитный билет и, сунув его в щель приемника, пройти сквозь турникет, получив на выходе из другой щели картонку билета обратно. Привычно было, взойдя на платформу, встать на зигзагообразной линии в то место, напротив которого окажутся двери вагона, когда поезд подкатит к станции и замрет.
На станции «Сала-даенг» вагон оставила большая часть пассажиров, ехавших в нем. Рад вспомнил наставление дежурного на ресепшене: «Там будет толпа. Куда все — туда и вы». Вокруг была толпа, иначе не скажешь.
Двигаясь в этой толпе, он вновь прошел через турникет, спустился по лестнице и оказался на светлой, казалось, до дневной яркости освещенной улице. Здесь, на просторе улицы, толпа рассеивалась, переставая быть толпой, улица уже была просто многолюдной, но в течении людей по ней ясно угадывался поток .
Улица, по которой тек поток, перебралась через перекресток, и поток тотчас вновь сделался толпой. Которая по плотности не шла ни в какое сравнение с толпой на станции. С обеих сторон тротуара, впритык друг к другу, начались торговые палатки, поток вливался в узкое пространство между ними, оно спрессовывало его, и если его еще можно было назвать потоком, то, скорее всего, селевым. Рад шел в нем — и касался локтем человека слева, сталкивался плечом с человеком справа, налетали сзади на него, налетал он. Лица в этом селевом потоке большей частью были европейские: молодые, старые, юные — всех возрастов, мужчины, женщины, встречались африканские, индусские, японские, тайские только мелькали. Тайцы стояли за прилавками. На торг, казалось, было выставлено все, что только могло заинтересовать туристскую душу: одежда, нижнее белье, галантерея, посуда, кухонная утварь, мелкая радиотехника, фотоаппараты, часы, разного рода игрушки, домики для духов, скульптуры Будды. Особо выделялись прилавки со скобяным товаром: там среди дверных ручек, щеколд и крючков, мебельной фурнитуры, замков, литых пепельниц, болванок ключей лежали рядами, мутно поблескивая, свинцовые, алюминиевые, пластмассовые кастеты — на два пальца, на три, на всю пятерню, шипастые стальные наладошники с ремешками, похожими на ремешки для часов, и остроносые, похожие на быстротелых акул, финские ножи — от коротколезвийных, в две фаланги мизинца, до кинжально-длинных, с изящными продольными канавками посередине лезвия для отвода крови.
Квартал между тем закончился, впереди снова был перекресток. О том, что впереди перекресток, можно было судить по узкому разрыву в ряду палаток. Толпа, впрочем, устремлялась не в разрыв, а сворачивала направо — в русло, образованное палатками. Рад поднял голову — на угловом фонарном столбе, где в Бангкоке крепились трафареты с названиями улиц, под тайской вязью было начертано по-английски: «2-я Пат-понг». Толпа привела его, куда он хотел.
И только он сделал по Пат-понг десяток шагов, мужской голос сбоку, казалось, в самое ухо, произнес:
— Sexy girls please. — Девушки для секса, пожалуйста. Голос был тихий, нежный, он словно бы и не произнес это, а пропел, нет, не пропел — провеял , подобно легкому ветерку, как если бы колыхнулся воздух и его колыхание сложилось в слова.
Рад повернул голову — и встретился глазами с невысоким, приветливо улыбающимся тайцем.
— Sexy girls, — так же тихо и нежно повторил таец, взяв его за руку и влеча выйти из потока.
Рад посмотрел, куда влек его таец.
В сомкнутом ряду палаток справа, примыкавшем к стенам домов, снова был разрыв, но вел он не на дорогу, а к двери в доме, вернее, не к двери, двери не было, а к дверному проему, завешенному плотной черной занавесью, похожей на резиновую. Другой таец, стоявший у занавеси, перехватив его взгляд, тотчас взялся за ее край и отвел в сторону. После поворота на Пат-понг огни уличных фонарей резко потускнели, и свет, плеснувший изнутри, показался дневным. Внутри в этом дневном свете на высоком помосте прямо напротив входа стояли в шахматном порядке десятка полтора девушек в кружевных белых трусиках, кружевных белых лифчиках и в такт звучавшей там негромкой мелодичной музыке танцевали. Хотя, пожалуй, едва ли это можно было назвать танцем. Они шевелились , привлекая этим шевелением к себе внимание — так становится заметна при дуновении ветерка, заиграв, листва. Взгляд помимо воли жадно побежал по телам, обнаженным почти до эдемской первозданности.
— Very young, very nice girls. — Очень молоденькие, совершенно чудные девочки, — лаская его взглядом, пропел таец, легким усилием продолжая увлекать Рада в сторону распахнувшегося Эдема.
Рад повел рукой, освобождаясь от его пальцев. И рука тайца тут же отпустила его, а таец у входа, отгибавший занавесь, опустил ее край. Эдем исчез. А мгновение спустя Рад не обнаружил около себя и приветливого тайца, тянувшего его за руку: он будто провалился сквозь землю — змей-искуситель, владеющий таинством свободного перемещения в пространстве, исчезновения и воплощения.
Рад снова влился в поток. Он чувствовал себя оглушенным. Подглядывание в щелку никогда не бывает бесследным. Даже если в подсмотренной картине нет никакой тайны, щелка непременно награждает эту картину ореолом прельщающей таинственности. Казалось, за похожей на резиновую, тяжелой занавесью была некая захватывающая компьютерная игра, в которую в отличие от игры на экране монитора можно было войти и принять в ней участие. Теперь ему были неинтересны прилавки — что бы там ни лежало. Он больше не смотрел на них, он высматривал очередной разрыв в палаточном ряду, тянувшемся вдоль домов.
Его исследовательским потугам не суждено было длиться долго — новый искуситель не заставил себя ждать. Только он не брал за руку, а, материализовавшись неизвестно откуда, загородил дорогу.
— Please sir. — Пожалуйста, сэр, — ласково протянул он, указывая легким кивком головы в сторону палаток около ряда домов.
Рад, придержав шаг, посмотрел, куда он указывал. Дверной проем, ведущий в заведение порока, был так же, как и у прежнего, завешен темной занавесью, из такого же плотного, похожего на резину материала, только занавесь имела вид жалюзи — из отдельных длинных узких полос, тяжело колеблемых внизу тягой воздуха, возникавшей, должно быть, из-за перепада температур снаружи и внутри помещения. И так же, как у первого заведения, около входа стоял другой таец, и только Рад повернул голову, он взялся за одну из полос посередине занавеси, подобрал на себя, и изнутри в треугольную щель снова полыхнуло Эдемом.
— Please sir. Please sir, — вновь обласкал Рада таец, исполнявший роль зазывалы.
То, что он загораживал дорогу, как бы вынуждая свернуть в свое заведение, не понравилось Раду.
— Go away. — Пошел прочь, — проговорил он.
Зазывала тотчас отступил в сторону — и исчез. Неизвестно куда, непонятно как, словно и в самом деле растворился в воздухе. Таец у входа, подобно автомату с заданной программой, опустил занавес, и треугольное окно в мир содомного Эдема исчезло.
Потом зазывалы пошли косяком. Около некоторых заведений роль зазывалы и стража у занавеси исполнял один человек, и, выбрав в толпе глазами кого-то, кто казался ему возможным клиентом, он просто заворачивал край полога и делал приглашающий жест рукой. Чтобы, не заполучив клиента, в следующее мгновение скрыть явивший себя солнечным треугольником очередной Эдем от досужего взгляда.
