Батон предусмотрительно сбавил скорость и глянул на небольшой памятник, стоявший неподалеку от дороги, – кому-то крупно не повезло.
Два года назад на его глазах именно на этом самом месте случилась авария. У самого поворота, невольно прижав его к обочине, вдруг обогнала вишневая «девятка», ехавшая на предельной скорости. Не рассчитав крутизны изгиба, водитель не сумел вписаться в коварную дорожную петлю, и машина, яростно свистнув тормозами, слетела в кювет, перевернувшись несколько раз. Будто убитое животное, автомобиль застыл на середине поля с задранными кверху колесами.
Все произошло так стремительно, что они не успели даже ахнуть. Первым опомнился Батон, притерев машину к обочине, он крикнул сидящему рядом Ермолаю:
– Чего сидишь?! Давай вытащим!
– Бак пролило, сейчас полыхнет!
Махнув рукой, Батон устремился к месту аварии. В покореженном салоне он увидел мужчину лет тридцати, с залитым кровью лицом. Стянутый ремнями безопасности, он даже не пошелохнулся.
«Без сознания», – подумал Батон и осторожно, стараясь не причинить пострадавшему боль, отстегнул на нем ремень и, подхватив под руки, принялся бережно вытаскивать из салона.
Из пробитого бака просачивался бензин, его запах мгновенно распространялся вокруг, предвещая зловещую опасность. В какой-то момент его дух показался Батону особенно невыносимым, он залезал в уши, раздражал сетчатку глаз, закладывал носоглотку. Ноги раненого за что-то цеплялись и не желали покидать покореженный автомобиль.
– Ноги освободи! – крикнул Батон подошедшему Ермолаю.
И вдруг увидел, как глаза приятеля расширились, как если бы он увидел нечто ужасное.
– Да он же мент! – выдохнул Ермолай.
Теперь Батон и сам видел, что на заднем сиденье лежала милицейская фуражка с погнутой кокардой. Обычно ее милиционеры ставят у заднего стекла автомобиля, чтобы встречающиеся гаишники не усердствовали особенно строго. Маленькая корпоративная хитрость.
Оглянувшись, он увидел, как Ермолай уже направлялся в сторону оставленного автомобиля. Шоссе оставалось безлюдным – вряд ли в ближайшие десять минут здесь проедет какая-то машина. Руки Батона вдруг ослабели, в какой-то момент он хотел оставить пострадавшего и сигануть крупной рысью с места аварии. Помогать ментам в любых ситуациях считается западло, пусть даже если они истекают кровью. Узнают об этом воры – не простят. Запомоят! У них свой суд.
Не оглядываясь, Ермолай распахнул широко дверь и, прежде чем юркнуть в салон, крикнул:
– Мишель, чего стоишь! Оставь его! Пусть подыхает!
Вдруг ноги раненого отцепились, и он, волочимый Батоном, вывалился из покореженной машины.
– Извини, – произнес Михаил и бережно положил мента на землю.
Вдруг глаза раненого широко распахнулись, и Батон будто бы на пику напоролся – взгляд у него был пронизывающе острым.
– Помоги, – отчетливо произнес пострадавший. – У меня сын…
Подавляя в себе колебание, Михаил вслушался в собственные ощущения и пытался уловить нечто, похожее на брезгливость. Однако его встречал прямой взгляд мужественного человека, много повидавшего. Казалось, что пострадавший ведает о его минутной слабости. Правильные черты лица с тонким прямым носом, глаза карие, умные.
По годам ровесник. Возможно, что гуляли с одними и теми же девушками. А если покопаться, то можно отыскать немало общих добрых знакомых.
«А может, он все-таки и не мент, – успокаивал себя Михаил, – мало ли какие вещи могут лежать в его салоне. Ведь он же не в форме был!»
Приняв окончательное решение, Батон подхватил раненого на руки и понес в свой автомобиль.
– Потерпи, братан, немного осталось.
– Да ты что делаешь! – орал Ермолай, распахнув дверцу. – Это же мент! У него же это большими буквами на лбу написано.
– Я этого не читал.
Открыв дверцу, Батон положил раненого на заднее сиденье автомобиля. И сел за руль, почувствовал облегчение. Как бы он жил, оставив умирать человека на дороге.
– Не написано, говоришь! – вскричал Ермолай. – А может, тебе его документы показать?
Раненый затих, потеряв сознание.
Распахнув дверцу, Ермолай метнулся к заднему креслу и, сунув руку во внутренний карман его куртки, достал бумажник.
– Значит, тебе доказательства требуются! Тогда взгляни!
Открыв лопатник, он извлек из него красное удостоверение с золотым тиснением.
Повернув ключ зажигания, Батон завел двигатель. Мимоходом обратил внимание на то, что на ладонях запеклась чужая кровь, а новая джинсовая куртка теперь безнадежно испорчена.
Вдруг ахнул оглушительный выстрел, и отголоски взрывной волны ворвались в салон легким неприятным дуновением. Перевернутая машина занялась яростным пламенем. Не трудно представить, что было бы с ними, опоздай он хотя бы на минуту.
Клапаны двигателя ритмично стучали, как если бы торопили к дальнейшим действиям.
– А тебе вот этого мало? – помахал Ермолай удостоверением. Открыв его, он зло хмыкнул и, посмотрев на Батона, добавил: – Хочешь знать, что здесь написано?.. Старший оперуполномоченный… Майор Селезнев Гавриил Федорович… Может, ты взглянуть хочешь?
Батон почувствовал, как его с головой накрывает волна гнева.
– Ермолай, ты заткнуться можешь?
Ермолай выпучил глаза:
– Что-то я тебя не пойму, Мишель. Ты действительно, что ли, за ментов?
Следовало собрать последние остатки терпения и проявить выдержку. Напоминая о себе, на заднем сиденье негромко застонал раненый.
– Послушай, Ермолай, я не за ментов, но так ведь тоже не нужно. Мы же все люди…
Приятель отрицательно покачал головой:
– Мишуня, ты что, больной на голову или специально не хочешь въезжать? Тебе же говорят, что он легавый! А это уже не человек!
– Ермолай…
– Давай выкинем его из машины, и пускай подыхает здесь же на травке! Поверь мне, Мишуня, он бы не стал так печься о твоем здоровье, как ты о его печешься. Накрой он тебя где-нибудь на богатой хазе, так браслеты бы нацепил, не раздумывая, и, полудохлого, бросил бы в машину. Они все такие! Среди них нет хороших!
Где-то под ложечкой зарождался очаг гнева. Сбившись в плотный упругий комок, ярость принялась медленно подниматься к самому центру груди, где тотчас получила дополнительный импульс в виде всплеска адреналина в кровь.
В подобном состоянии Батон боялся себя самого: он мог запросто убить любого, совершенно не думая о последствиях.
Знал об этом и Ермолай.
Лицо Михаила медленно наливалось багровой краской, превращаясь в маску какого-то краснокожего вождя. Губы при этом приподнимались, демонстрируя хищный оскал. Такую психологическую атаку могли выдержать немногие, если к подобной демонстрации добавить стотридцатикилограммовую груду мускул.
