Куколка раздела и уложила Пузыря в постель сама. Он и опомниться не успел, как она – нагая, с распущенными по спине волосами цвета спелой пшеницы – оказалась верхом на его пузце. Легкая, воздушная и вездесущая. Сначала она повалилась на него и впилась в губы, а потом сползла вниз и принялась облизывать его соски и живот. Пузырь возбудился. Она схватила член и, теребя его нежными пальчиками, склонилась и взяла в рот головку его уже затвердевшего копья. Когда она начала ласкать языком уздечку, Пузырь живо вообразил, что может ощущать космонавт в состоянии невесомости. Он уже готов был выполнить «спуск», но она приподнялась и, схватив обеими руками теперь уже по-настоящему гигантский фаллос, поместила его одним махом в свое влажное и плотное лоно. Пузырь замычал, когда Куколка быстро-быстро стала подниматься и опускаться. Он уже ощущал себя не Ильей Муромцем, а разнузданным Соловьем-разбойником. Ничего подобного он раньше не испытывал. Правильно говорят, что женщины уважают лишь грубую силу, пронеслось в голове. Ну, держись, наездница! Дальше он имел ее, как хотел, и всякий раз она извивалась в судорогах, стонала, металась… и умоляла повторить все с самого начала.
В субботу он, как говорится, предавался излишествам, перебрал спиртного и теперь, воскресным утром, валялся пластом. Стоило лишь пошевелиться, как сразу накатывала дурнота.
Короткие и резкие звонки ударили по перепонкам автоматной очередью. Междугородный, будь он неладен! Кто же это? Свои знают, что в воскресенье его можно беспокоить лишь после полудня.
– Слушаю, – бросил он в трубку, собравшись с силами.
– Я разговариваю с Михаилом Валерьяновичем Степашко?
Голова прояснилась мгновенно. Так к нему обращались только в отделении милиции, прежде чем защелкнуть на запястьях «браслеты». Он привык к своему погонялу, а привычка, как известно, вторая натура.
– Предположим. А ты кто такой?
– А я Варяг.
– Варяг?! – Пузырь задержал дыхание.
– Он самый! Нам нужно встретиться и кое о чем поговорить. Сегодня воскресенье. В понедельник приезжай в Тверь. Я тебя буду ждать в шесть вечера в ресторане речного вокзала. Вот пока и все. Да, вот еще! Тебе привет от Трубача! Ну, будь здоров.
Послышались короткие гудки. Пузырь положил трубку на рычаг.
Глава 45
Михаил Степашко, он же Пузырь, с Трубачом познакомился в известной московской тюрьме, куда угодил за вымогательство и рэкет. Смотрящим по тюрьме в то время был Трубач. Ему полагалась отдельная камера, он свободно расхаживал по длинному тюремному коридору в мягких тапочках и теплых трениках, с воли бесперебойно поступал грев, а на столе, кроме марочного коньяка и пшеничной водки, не переводились консервированные ананасы, до которых Трубач был большой охотник.
Вольготно жилось ему в тюрьме.
Ни для кого не являлось секретом, что Трубач был одним из тех, с кем начальник тюрьмы советовался по многим вопросам, в том числе и о судьбе некоторых арестантов. Этот тандем определял политику казенного дома. Зэки знали, что порой Трубач покидал камеру и где-то на окраине Москвы в компании с красивыми девушками предавался пьяному разгулу, стараясь хотя бы так скрасить бесцветное тюремное существование. Правда, потом пару дней он отлеживался, избавляясь от похмельного синдрома при помощи родного «Жигулевского» пива.
В эту тюрьму Трубач попал не случайно – таково было решение воровского сходняка. В последние годы там правил беспредел, и даже обычная «прописка» молодняка нередко принимала форму издевательства и заканчивалась для новичка трагически. Хуже всего было то, что первоходки сумели навязать тюрьме свой порядок. Здесь главенствовал сильнейший, а это было не по понятиям. Наглые, физически крепкие ребята посмели взять на себя роль присяжных и сурово судили новичков даже за невинные проступки.
Воры в законе всполошились лишь тогда, когда зараза беспредела этой тюрьмы перекинулась на другие тюрьмы – она стала одной из главных поставщиц петухов. В зонах для опущенных теперь отводились не углы около входа, как было прежде, а строились бараки. Кроме того, петухи-опущенные попадали в касту «отверженных» задолго до того, как им разъясняли тюремные традиции, а это опять было не по понятиям.
Петухов согнали в «пресс-хаты» – самая страшная выдумка тюрьмы. Угроза попасть в такую камеру развязывала язык самому дерзкому. В жерновах беспредела гибла молодежь, которая со временем должна была перенять традиции законников.
Этого воры в законе больше терпеть не могли – в «крытки» и зоны были направлены крепкие смотрящие и положенцы, которым давались неограниченные полномочия сходняка.
Разместившись в тюрьме, Трубач сразу же отменил прописку, пообещав сурово наказать за ослушание. Первым, кого он покарал, оказался блатной по кличке Слизень. Он осмелился опустить семнадцатилетнего пацана за то, что паренек не проявил должного почтения и наотрез отказался прописываться.
Узнав об этом, Трубач явился вечером в камеру и на веселое приветствие Слизня раздраженно отреагировал:
– Не слышу почтения в голосе. И что это за дурная манера обращаться к вору в законе по погонялу. Ну-ка, повтори по имени и отчеству!..
– Трубач… С каких это пор?.. Я ведь даже и не знаю твоего имени.
– Цыц! Паскуда, умолкни. Ты, хмырь зачуханный, чего требовал от первоходки-пацана, которого опустил сегодня утром? Ну-ка, мужики, у кого баб давно не было, повеселитесь с бывшим блатным!
Через пять минут Слизень стал рядовым петухом, а довольные зэки затолкали вчерашнего лидера под нары пинками.
Михаил Степашко появился в этой тюрьме спустя неделю после того случая. В камере, куда он попал, верховодил ворюга по кличке Штырь, наглый, сволочной мужичонка. Кинув взгляд на вошедшего верзилу, он подмигнул братве и заявил:
– Вот эта лошадка и повезет меня до параши.
Парень попытался оказать сопротивление, но когда Штырь все-таки запрыгнул ему на спину и, подражая седоку, ткнул пятками бока Михаила, понукая того следовать к двери, добродушный толстяк резво повернулся и опрокинул наглеца на парашу.
Штырь упал на нее всей задницей и, конечно, опрокинул. А когда поднялся, вонючий и мокрый, кто-то из мужиков заметил:
– Штырь, толстяк-то тебя до самой параши довез, как ты и просил.
Штырь повернулся к мужику и тихо, с расстановкой сказал:
– Тебе и этому борову не жить. Все равно убью, падлы.
– А ты словами-то не очень бросайся и голос на мужиков не поднимай. Не советую, – высказался степенный арестант лет сорока. – Чего хотел, то и получил. А если кого-нибудь из нас попытаешься тронуть, то тебе до суда не дожить… Скажем, что с нар свалился.
О новом парне на время позабыли, а он стоял, раздумывая, как следует вести себя дальше в этой непростой ситуации.
Трубач появился после отбоя. В новом спортивном костюмчике, гладко выбритый. Казалось, что он сел в тюрьму, чтобы отдохнуть от городской суеты и набраться сил, отоспаться.
