– По части наркотиков этому малому нет равных! – восклицал главный констебль. – Надо же, как ловко раскрыл дело.
У старшего офицера были кое-какие сомнения, но он оставил их при себе.
– Это у них фамильное, – глубокомысленно заметил он.
Во время суда «Ипфорд кроникл» и даже центральные газеты поминали Флинта каждый день. Столовая участка гудела от поздравлений. Вот он каков. Флинт Гроза Контрабандистов. А может, и Гроза Адвокатов. Как ни силилась защита доказать незаконность его методов – основания для этого имелись, – но Флинт был во всеоружии. Он засыпал присяжных цифрами, фактами, названиями, датами, предъявил доподлинные улики, и в конце концов победа осталась за ним. После дачи свидетельских показаний он вернулся на место, сохранив незапятнанной свою репутацию честного полицейского старой закалки. Поползновения защиты только настроили присутствующих в его пользу. Стоило сравнить бравого Флинта с темными личностями на скамье подсудимых – и становилось ясно, на чьей стороне правда. А уж судья и присяжные даже не колебались. Подсудимые получили кто девять, кто двенадцать лет, а Флинт – долгожданное повышение. Теперь он стал старшим офицером.
Отголоски разоблачений Флинта долетели туда, где газетной шумихи боялись как огня.
– Что? Она привезла наркотики из Калифорнии, от двоюродных братьев? – выдавил из себя лорд Линчноул, когда главный констебль при встрече рассказал ему о выводах следствия. – Быть этого не может! Наглая ложь!
– Увы, старина. Никаких сомнений. Она привезла зелье в бутылке из-под виски.
– Силы небесные! Я-то думал, она раздобыла его в своем треклятом Гуманитехе. Я был категорически против того, чтобы она там училась. А все мать виновата, лорд Линчноул замолк и отсутствующим взглядом обвел холмистую равнину. – Как, говоришь, называется эта пакость?
– «Формалин». А еще «ангельская пыль». Ее обычно курят.
– Не представляю, как это: формалин – и вдруг курят. Впрочем, женщин не поймешь, правда?
– Где уж их понять, – махнул рукой главный констебль.
Заверив приятеля, что в окончательном заключении криминалистов смерть миссис Линчноул будет представлена как несчастный случай, главный констебль откланялся и отправился выяснять отношения с женщинами, постичь которых ему было не под силу.
Из-за настырного интереса Роджера к семейству Уилтов больше всего пострадала авиабаза в Бэконхите. На подмогу к Мэвис Моттрем и «матерям против бомбы» стекались женщины со всей страны. Демонстрации у ворот стали многолюднее. Вокруг базы образовался целый лагерь из палаток и наскоро сколоченных лачуг. По телевизору то и дело показывали, как вполне добропорядочных пожилых англичанок одурманивают газом и, надев наручники, волокут к укрывшимся неподалеку машинам «скорой помощи». Понятно, что после таких сцен отношения американцев и Фенландской полиции изменились не в лучшую сторону.
Положение еще больше осложнилось, когда Мэвис и ее соратницы применили новую тактику. Они блокировали территорию для гражданских лиц, и изнывающие от скуки американки уже не могли отправиться в Ипфорд или Норидж за сувенирами. Каждая попытка выйти за ограду заканчивалась стычкой с «матерями». Иногда «матери» выпускали американок, но вернуться на базу не позволяли. Тогда схватки становились еще яростнее. Эти баталии так часто мелькали на телеэкранах, что в конце концов министр внутренних дел схлестнулся с министром обороны: они никак не могли договориться, кто из них должен поддерживать закон и порядок.
На самой авиабазе тоже многое переменилось. После того как на глазах генерала Бельмонта исполинский пенис совершил самообрезание, превратился в ракету и взорвался, начальника базы пришлось поместить в приют для умалишенных ветеранов. Там его пичкали успокоительным, и генерал, греясь на солнышке, предавался воспоминаниям о тех блаженных днях, когда его Б-52 бомбил безлюдные джунгли Вьетнама.
Полковник Эрвин вернулся в Вашингтон, привел в порядок облюбованный кошками сад и занялся выращиванием новых сортов душистых нарциссов. В оставшееся же время он использовал свои недюжинные способности для укрепления англо-американских отношений.
Тяжелее всех пришлось Глаусхофу. Его сослали на самый отдаленный и самый радиоактивный ядерный полигон Невады. Там на него возложили такие обязанности, что отныне Глаусхофу приходилось заботиться только о своей собственной безопасности. В общем-то, это и было его единственным занятием. Мона Глаусхоф прибрала к рукам лейтенанта Хару и подала на развод. Затем она поселилась в Техасе и зажила припеваючи на мужнины алименты. А Техас – это не то что промозглый Бэконхит. Тут солнце светит круглый год.
Солнце осветило и дом No 45 по Оукхерст-авеню. Ева хлопотала по хозяйству и соображала, что приготовить на ужин. Наконец-то все идет на лад: Генри вернулся и теперь ведет себя, как и подобает главе семьи. Пылесося ковер на лестнице, Ева думала: «Надо будет летом пристроить близняшек и отдохнуть где-нибудь пару недель вдвоем». В самом деле, отчего бы не податься в Коста-Брава?
Но об этом Уилт уже позаботился. Когда в баре «Кот в мешке» Питер Брейнтри спросил его про планы на лето, Уилт заказал еще две пинты лучшего горького и безмятежно ответил:
– Я за этот семестр так намучился, надо хоть отдохнуть по-человечески. Ехать в какой-нибудь паршивый летний лагерь и дрожать, как бы девчонки опять не накуролесили, – слуга покорный. Я вот что придумал. Близняшек отправим в Уэльс, в спортивный лагерь для искателей приключений. Пусть себе лазают по горам, катаются на пони и доводят инструкторов. Умаются – присмиреют. А я уже снял домик в Дорсете. Поселюсь там и буду перечитывать «Джуда Незаметного»
.
– Не мрачновата книжка для отдыха?
– Зато полезная. Не грех лишний раз напомнить себе, что мирсумасшедший дом и Гуманитех еще сравнительно сносное заведение. И потом, там очень хорошо показано, что безудержная жажда знаний до добра не доведет.
– Кстати, о жажде знаний. Как ты собираешься распорядиться тридцатью тысячами, которые чокнутый филантроп пожертвовал твоей кафедре на покупку книг?
Чтобы скрыть улыбку, Уилт отхлебнул пива. «Чокнутые филантропы». Питер ненароком подобрал очень точное прозвище для всей этой братии: американцев с авиабазы, помешанных на ядерном оружии, и образованных обормотов из госдепартамента, которые даже самого безобидного пантюха-либерала способны принять за изувера-сталиниста или агента КГБ. Наломают дров, а потом, чтобы загладить вину, выбрасывают миллиарды долларов.
– Первым делом подарю инспектору Флинту двести экземпляров «Мерзкой плоти»
, – решил Уилт.
– Флинту? Почему Флинту? Что он с такой уймой будет делать?
– Ведь это же он сказал Еве, что я поехал. – Уилт прикусил язык. Выбалтывать государственные тайны ни к чему. – Это премия. Первому полицейскому, который сумел поймать Неуловимого Сверкача. Уж больно заглавие подходящее.
– Заглавие-то подходящее, но двести экземпляров – не много ли? Сомневаюсь, что полицейский, будь он хоть трижды грамотный, захочет прочесть все двести экземпляров.
