— Я буду обедать здесь, в покоях, — заявил он стюарду. — Мальчик перекусит что-нибудь наверху.
Стюард посмотрел на «мальчика» и решил не пытаться доказывать, что каюта — не покои и что времена, когда пассажиры могли заказывать обеды в каюту, уже давно в прошлом.
— В 19-й у нас какой-то старый чудак, — поделился он потом наблюдением с одной из стюардесс, — жуть какой старый и странный. Не удивлюсь, если окажется, что ему доводилось плавать еще на «Титанике».
— Я думала, все, кто там был, утонули, — сказала стюардесса.
Но у стюарда было на этот счет свое мнение:
— Не все. Клянусь чем хочешь, этот старый педик там уцелел. А его красномордый внучок — он как будто с луны свалился. И смотрит так, что мне бы не хотелось иметь с ним дело.
Когда вечером «Лудлоу Кастл» выходил через Солентский пролив
, старый Флоуз ужинал в своих покоях, а Локхарт, облаченный во фрак и белый галстук, когда-то принадлежавшие его более крупному дядюшке, поднялся в ресторан первого класса, где его проводили к столику, за которым уже сидели миссис Сэндикот и ее дочь Джессика. Пораженный красотой Джессики, он на мгновение смутился и замешкался, но потом поклонился и сел.
Сказать, что Локхарт Флоуз влюбился с первого взгляда, значило бы не сказать ничего. Он с головой рухнул в нахлынувшее на него чувство.
Глава вторая
Одного взгляда на этого высокого, широкоплечего парня, неловко представившегося за столом, Джессике тоже оказалось достаточно, чтобы понять: она влюбилась — сразу и без оглядки. Но если для молодежи встреча стала началом любви с первого взгляда, то у миссис Сэндикот это неожиданное знакомство вызвало прилив прагматических расчетов. На нее произвели сильное впечатление и фрак Локхарта, и его белый галстук, и манера держаться, в которой одновременно сочетались самоуверенность, рассеянность и смущение. Когда же во время ужина, он, запинаясь, упомянул, что дедушка предпочел заказать еду в покои, провинциальная душа миссис Сэндикот просто затрепетала.
— В покои? — переспросила она. — Вы сказали, в ваши покои?
— Да, — пробормотал Локхарт. — Видите ли, ему девяносто лет, и путешествие из усадьбы сюда утомило его.
— Из усадьбы… — прошептала миссис Сэндикот и многозначительно посмотрела на дочь.
— Из Флоуз-Холла, — пояснил Локхарт, — это наше родовое гнездо.
При этих словах все чувства миссис Сэндикот затрепетали снова. В кругах, в которых она привыкла вращаться, родовых гнезд не существовало и в этом угловатом и крупном парне, чей акцент, унаследованный им от Флоуза-старшего, напоминал о конце XIX века, ее воображение увидело приметы того социального положения, к которому она давно стремилась.
— И вашему деду действительно девяносто лет? — Локхарт утвердительно кивнул. — Поразительно, что человек в таком возрасте отправляется в путешествие, — продолжала миссис Сэндикот. — Наверное, жена без него страшно скучает?
— Не знаю. Бабушка умерла в 1935 году, — ответил Локхарт, и надежды миссис Сэндикот окрепли еще больше. К концу ужина она вытянула из Локхарта историю всей его жизни, и с каждой подробностью, которую узнавала, у нее росло предчувствие, что наконец-то перед ней открывается великолепная возможность, упустить которую было бы непростительно. Особое впечатление произвело на нее то, что Локхарт учился у частных учителей. В мире миссис Сэндикот не было людей, чьи дети имели бы возможность получать домашнее образование. В лучшем случае их могли послать в частную школу. Так что ко времени, когда подали кофе, миссис Сэндикот уже буквально мурлыкала от удовольствия. Теперь она твердо знала, что не ошиблась, отправившись в это путешествие. Когда закончился ужин, Локхарт встал первым и заботливо отодвинул кресла миссис Сэндикот и Джессики: миссис Сэндикот вернулась в каюту в состоянии, которое можно было бы назвать настоящим социальным экстазом.
— Какой изумительный молодой человек, — восхищалась она, — какие манеры, какое воспитание!
Джессика молчала. Она боялась, что слова только испортят силу и яркость вспыхнувших в ней чувств. Локхарт поразил и ее воображение, но поразил иначе, нежели воображение ее матери. Если для миссис Сэндикот Локхарт олицетворял собой те слои общества, попасть в которые было ее заветной и пока не осуществившейся мечтой, то для Джессики он стал живым воплощением романтичности, составлявшей самую суть ее натуры. Джессика слушала, как он говорил о Флоуз-Холле, что у Флоузовских болот неподалеку от Флоузовых холмов, и каждое слово окрашивалось для нее тем особым смыслом, что был почерпнут Джессикой из романтических книг, чтением которых она заполняла духовную пустоту своего отрочества. Пустоту, которую можно было бы сравнить разве что с полным вакуумом.
В свои восемнадцать лет Джессика Сэндикот отличалась природным физическим совершенством и той девственностью разума, которая была одновременно и результатом усилий ее матери, и причиной для постоянных материнских тревог. Точнее, незатронутость ее ума была следствием выраженной в завещании ее покойного отца воли, по которой все двенадцать принадлежавших ему домов по улице Сэндикот-Кресчент должны были перейти к его «любимой дочери Джессике по достижении ею зрелого возраста». Своей жене он завещал фирму «Сэндикот с партнером», консультировавшую по вопросам бухгалтерского дела и налогов и располагавшуюся в лондонском Сити. Но ушедший в мир иной Сэндикот оставил после себя не только ощутимые материальные ценности. У его жены осталось также непреходящее чувство горя и убеждение, что преждевременная смерть мужа, скончавшегося в возрасте всего лишь сорока пяти лет, со всей определенностью доказывала, что в свое время она вышла замуж не за джентльмена. Настоящий джентльмен не преминул бы оставить этот мир по меньшей мере лет на десять раньше, покинув свою супругу в том возрасте, когда у нее еще была бы возможность снова вступить в брак. В самом крайнем случае, подлинный джентльмен завещал бы все свое состояние ей одной. Из постигшего ее несчастья миссис Сэндикот сделала два вывода. Первый заключался в том, что ее следующим мужем станет только очень богатый человек, жить которому оставалось бы как можно меньше, предпочтительнее всего смертельно больной. А второй вывод состоял в том, что Джессика должна приближаться к зрелому возрасту настолько медленно, насколько это оказалось бы возможным. Лучше всего для достижения этой цели подходило бы религиозное образование. Пока что миссис Сэндикот не добилась успехов в первом и лишь отчасти преуспела во втором.
Джессика побывала уже в нескольких монастырях, и сам этот факт свидетельствовал, что планы ее матери не сбываются. Поначалу у Джессики открылось вдруг такое религиозное рвение, что она решила постричься в монахини, а причитающуюся ей долю наследства пожертвовать монастырю. Миссис Сэндикот поспешно перевела ее в другой монастырь, где проповедовали менее убедительно, и на протяжении какого-то времени все, казалось бы, обстояло вполне благополучно. К сожалению, ангельское личико Джессики и ее душевная неиспорченность вдохновили четырех монахинь на горячее чувство к ней, и, дабы спасти их души, настоятельница монастыря потребовала убрать из обители Джессику, смущающую спокойствие служительниц Господа. Выдвинутый миссис Сэндикот бесспорный аргумент, что ее дочь не виновата в своей красоте и что, если кого и нужно изгонять из обители, так это монашек-лесбиянок, не произвел на настоятельницу никакого впечатления.
