Всю ночь напролет старик поливал этот продавшийся дьяволу мир и его несправедливости, а Локхарт и Додд по очереди включали и выключали магнитофон и меняли пленку.
В эту ночь выпал снег, и дорога, ведущая через Флоузовское болото, стала непроходимой. Додд подбрасывал уголь в горевший в спальне камин, и его огонь старый Флоуз принял за пламя ада. Соответственно изменился и его язык, ставший еще более грубым. Что бы там ни происходило, он не собирался мирно спускаться в мрачное подземное царство, относительно которого столько раз высказывал неверие в его существование.
— Я вижу тебя, черт! — кричал старик. — Клянусь Люцифером, я тебя за хвост-то поймаю. Проваливай отсюда!
Но время от времени он вдруг внезапно перескакивал на что-то другое.
— Добрый день, мадам! — заявлял он бодро. — Сегодня прекрасная погода для охоты. Не сомневаюсь, что гончие легко возьмут след. Эх, быть бы мне снова молодым, как бы я промчался верхом за своей стаей!
С каждым днем старик все больше слабел и мысли его все чаще обращались к религии.
— Не верю я в Бога, — бормотал он, — но если Бог все же есть, то, сотворяя мир, этот старый дурак натворил черт-те что. Старый Добсон, каменщик из Бэлси, и тот бы сделал лучше, хотя он был не ахти какой мастер, несмотря на то, что греки учили его, как надо строить Флоуз-Холл.
Сидевший около магнитофона Локхарт выключил его и спросил, кто такой был Добсон, но мистер Флоуз вновь переключился на сотворение мира. Локхарт снова включил магнитофон.
— Боже, Боже, Боже, — бормотал старик, — если эта свинья не существует, Богу должно быть стыдно за это, и это единственное кредо, которого должен придерживаться человек. Действовать таким образом, чтобы Богу было стыдно за то, что он не существует. Между ворами больше чести и честности, чем среди молящихся Богу лицемеров, у которых в руках Библия, а в сердце — только жажда выгоды. Я не ходил в церковь пятьдесят лет. Ну, может быть, только разок-другой на похороны. Я и сейчас не пойду. Пусть уж лучше меня заколотят в бочку, как этого еретика-утилитариста Бентама, чем похоронят с моими проклятыми предками.
Локхарт отметил про себя эти слова старого Флоуза. Он, однако, не обращал никакого внимания на жалобы миссис Флоуз, что они не имеют права запирать ее в комнате и что там скопилось уже по колено нечистот. Локхарт поручил Додду передать ей рулон туалетной бумаги и сказать, чтобы она выбрасывала содержимое своего горшка в окно. Так миссис Флоуз и поступила к несчастью для Додда, который в это время проходил внизу. После чего Додд стал обходить это окно далеко стороной и два дня не давал миссис Флоуз есть.
Снег продолжал идти, старый Флоуз по-прежнему проклинал всех и вся, особенно ругая доктора Мэгрю, не дававшего ему покоя, — тогда как на самом деле ему досаждал не врач, но Локхарт или Додд с магнитофоном. Он обрушивал свои распаленные проклятия и на голову Балстрода, выкрикивая, что не желает никогда больше видеть этого паразита-сутяжника. Последнее пожелание вполне могло сбыться, учитывая, что из-за снегопадов Балстрод не мог добраться до Флоуз-Холла.
В перерывах между подобными вспышками он спал, и жизнь медленно, но неотвратимо уходила из него. Локхарт и Додд сидели на кухне, глядя на огонь, и строили планы на случай его неизбежного конца. На Локхарта особенно сильное впечатление произвело неоднократно выраженное стариком нежелание быть похороненным. Додд, со своей стороны, обратил внимание на то, что если исходить из отношения старика к пламени камина в его комнате, то можно предположить, что он не желал быть и кремированным.
— Либо одно, либо другое, — сказал как-то Додд в один из таких вечеров. — Пока стоят холода, он продержится. Но сомневаюсь, что летом соседство с ним будет приятно.
Решение нашел Локхарт. Произошло это как-то вечером, когда он стоял в нижней части башни, разглядывая покрытые пылью стяги и развешанные по стенам головы зверей и старинное оружие. И когда в холодный предрассветный час старый Флоуз, пробормотав последнее проклятие миру, отошел из него, Локхарт был к этому уже готов.
— Держи магнитофоны включенными, — сказал он Додду, — и не пускай к нему никого.
— Но он уже ничего больше не скажет, — ответил Додд. Локхарт переключил магнитофон с записи на воспроизведение, и голос старого Флоуза продолжал разноситься по дому как будто уже с того света. Показав Додду, как менять кассеты, чтобы избежать слишком частых повторений одного и того же, Локхарт вышел из дому и направился прямиком через болота к Томбстоун-Ло — Могильному Камню — и дому мисс Дейнтри в Фэарспринге. Дорога заняла у него больше времени, чем он рассчитывал. Снег лежал глубокий, а сугробы, которые намело вдоль каменных стен, были еще глубже, так что только после полудня он съехал по склону холма к ее дому. Мисс Дейнтри приветствовала его в своей обычной грубоватой манере.
— Думала, я тебя уже больше не увижу, — сказала она, когда Локхарт уселся отогреваться у плиты на кухне.
— А вы меня и не видели, — ответил Локхарт. — Меня тут не было, и я не брал у вас машину на пару дней.
Мисс Дейнтри недоверчиво поглядела на него.
— То и другое неправда, — сказала она. — Ты здесь, а машину я тебе не дам.
— Так сдайте напрокат. Двадцать фунтов в день с условием, что она никогда не покидала вашего гаража и что я тут не был.
— Договорились, — ответила мисс Дейнтри. — Еще чего-нибудь нужно?
— Потрошителя, — сказал Локхарт.
Мисс Дейнтри оцепенела.
— Это я не могу. А потом, подумай о жене.
— Да нет, того, что потрошит животных и набивает чучела. И, желательно, живет как можно дальше отсюда.
Мисс Дейнтри вздохнула с облегчением:
— Так тебе нужен таксидермист. Есть один отличный в Манчестере. Но я о нем знаю только понаслышке.
— Отныне вы о нем вообще ничего не знаете, — сказал Локхарт, записывая адрес, — беру с вас в том слово. — Он положил на стол стофунтовую бумажку, мисс Дейнтри согласно кивнула.
В этот вечер мистер Таглиони, таксидермист и специалист по длительному сохранению, трудился над чучелом Оливера, недавно сдохшего любимого пуделя некоей миссис Причард. Его работу прервал стук в дверь. На улице перед входом, в уже сгустившейся темноте стоял высокий человек, лицо которого трудно было разглядеть из-за высоко замотанного шарфа и опущенного козырька шапки.
— Здравствуйте, — сказал Таглиони, — могу вам чем-нибудь помочь?
— Быть может, и сможете, — ответил незнакомец. — Вы один живете?
Таглиони кивнул, слегка занервничав. Одной из отрицательных сторон его профессии было то, что редкая женщина согласилась бы делить дом с мужчиной, добывающим себе средства к существованию потрошением трупов и набиванием чучел.
— Мне сказали, что вы отличный таксидермист, — незнакомец протиснулся мимо Таглиони в коридор.
— Это так, — с гордостью произнес Таглиони.
