– Да как-как? Барином, так и звал. У барина, говорит, колесо соскочило.
– И что же ты поверил ему? – продолжил дознание полковник.
– Да как же, ваше благородие, людям-то не верить? – как ни в чем не бывало ответствовал Викентий.
– Какой же он тебе человек, батенька. Он – не человек вовсе, а вор! Преступник! – вскричал обер-полицмейстер.
– Да как же это? – Старик всплеснул руками.
– А вот так! Шайка это целая. Грабят всех без разбора. Будь человек честный или прохвост какой, разбору не делают. Грабят всех подчистую. Надо и самим бдительными быть. Слыхали небось, что воры по Москве орудуют, так надо и самим беречься. – Полковник заложил руки за спину и прошелся по комнате. Старик Викентий не спускал с него глаз. – Что дальше-то было, расскажи. Пошел колесо выправлять, а потом?
– Да кто же знал-то, что такое может выйти? – Викентий наконец сдался и виновато потупил взгляд. – Ну повинен я, ваше благородие, что калитку не запер. Но в доме там своя прислуга. Они свое дело тоже должны знать. А то… Воры по усадьбе барской, как коты, ходют! А они себе и знать ничего не знают! Непорядок это!
– «Кто же мог знать, кто же мог знать!» Что ты заладил? – Пороховицкий махнул рукой и отошел в дальний угол комнаты, где стоял сейф с раскуроченными замками.
Дверца сейфа была распахнута, являя присутствующим пустое нутро. На дне ящика лежала маленькая коробочка, в которой когда-то хранилась наверняка изумительной красоты драгоценная брошь. Теперь футляр был пуст.
Злодеяния, совершаемые преступной группировкой, становились раз от раза все более дерзкими. И полиция пока не могла противопоставить преступникам чего-либо существенного. Шайка процветала, подрывая общественное спокойствие. Грабежи, убийства, разбойничьи нападения на состоятельных граждан и их имущество продолжались.
И всегда один и тот же почерк! Преступник пользовался одними и теми же инструментами. Это обер-полицмейстер мог утверждать доподлинно. Результаты всех судебных экспертиз свидетельствовали об одном и том же. Взломами занимался один и тот же человек. Медвежатником этим являлся не кто иной, как Поликарп Дмитриевич Скороходов. Поликарп был из сибирских обратников. Ему удалось бежать во время этапирования партии заключенных на каторгу.
– Как вы обнаружили пропажу? – Полковник обратился к Крепышкину.
– Поутру. Ночью, извиняйте, пьян был. До этого ли было! А поутру ко мне приказчик. Я – в кабинет за документами. Только сунулся… Ба! Сейф-то открыт! – Купец вновь уронил голову на ладони и прорычал нечто нечленораздельное.
– Так. А дальше что было? – продолжал расспрашивать Пороховицкий.
– Протрезвел! – прорычал купец.
– Гм-м… Понимаю! – Пороховицкий прошелся вдоль рабочего стола купца. – А свидетели тому были?
– Барышня…
– Барышня? А можно с ней потолковать? Как бы это устроить? – Полковник желал побеседовать с кем-то еще, поскольку добиться от купца сколько-нибудь вразумительных ответов было сейчас невозможно.
– Это зачем такое? – попытался возразить Крепышкин.
– Порядок такой, – пояснил обер-полицмейстер.
– Глашка, вели Аделаиду позвать, – приказал купец.
С небольшого кабинетного дивана, где расположилась прислуга, поднялась толстуха-кухарка и, переваливаясь с ноги на ногу, заспешила в покои. Вскорости она вернулась. Ее сопровождала средних лет дамочка в пышном малиновом платье с высокой стойкой и с унизанными перстнями руками.
– Сударыня, не могли бы вы ответить на несколько вопросов? – произнес Пороховицкий, обращаясь к барышне и одновременно изучая опись украденного имущества.
– Да, если вам угодно. – Женщина раскраснелась и покорно присела на предложенный ей стул.
Глава 15
Предложение
– Тьма-то какая! Глаз коли…
Безродный, выпростав ногу из ямы, наполненной скользкой зловонной жижей, заспешил за Обухом. Силуэт Щербатого, провожавшего ростовских на малину, уже растворился на фоне очередной мрачной подворотни ночной Хитровки.
Из подвала дома по левой стороне переулка послышался хрипатый стон пьяного. Безродный отшатнулся на середину дороги и на всякий случай выдернул из-за пояса револьвер.
Ускорив шаг, Генка догнал Обуха.
– Я спросить хотел… А если что не заладится вдруг? Что как московские бучу поднимут? Что тогда?
– Сдрейфил, что ли, Безродный? Как щенок шелудивый затрясся. Эх, рвань ты дохлая! – Обух харкнул через передние зубы.
– Не боюсь я! Кого мне тут бояться? Баб, что ли? – Безродный шлепал по лужам, стараясь не отставать от напарника.
Даже хорошо знакомый с Хитровкой житель Москвы ночью вряд ли пожелал бы стать ее гостем. С наступлением темноты из многочисленных притонов, грязных трактиров, заброшенных подворотен выходили «на промысел» обитатели Хитровки. Ни один не покидал свое обиталище без тесака, кастета или какого иного оружия.
Изредка из-за домов возникали тени хитрованских оборванцев. Щербатый обменивался с ними одному ему известными фразами, пересвистывался, и тени так же незаметно исчезали во тьме.
Наконец Щербатый повернул во двор двухэтажного особнячка. В нескольких шагах от ночных путников промелькнули четыре силуэта. Люди эти были явно хорошо знакомы со всеми закоулками Хитровки.
Обух с Безродным старались не отставать от провожатого. Тишину двора нарушил лай собаки, потревоженной ночными визитерами. Через несколько секунд она, повинуясь уговорам Щербатого, смолкла, и улица снова погрузилась в тишину.
На дворе было так же темно, как и везде вокруг. Единственный источник света – зыбкое, красноватое мерцание уличного фонаря, над входом в покосившийся флигель в глубине двора.
– Ждите меня здесь, у трактира, – прошепелявил Щербатый, теребя за ухо вьющегося у его ног пса. – Коли повезет и здесь сестры, ждать недолго придется. Без меня в трактир не ходите… Коли Крестовый тут, местные задираться станут. Только шуму наделаете.
Щербатый зашлепал босыми ногами по скользкой земле в трактир, растворил дверь и перешагнул порог. Из подвала вырвались пьяные голоса и зловоние кабацкого духа. Скрипучая дверь затворилась, и вновь стало тихо.
– Вот чертово место какое! Все одно Богтяновка наша, – прошептал Генка. – Смотри, Обух, кто это там?
Безродный показал на арочный проем, через который Щербатый только что провел ростовских во двор особняка. В темноте отчетливо вырисовались те же четыре силуэта, которые несколько минут назад повстречались путникам перед входом в арку. Тени стали стремительно приближаться к ростовским. Из четверки отделились двое. В руках у них было по тесаку.
– Давите их по-тихому. Платья-то у них приличные вроде. Должно и в лопатниках золотишко кое-какое имеется. Слышь, Слепой, режь их скоро, и уходим, – прохрипел один из четверки.
