Глава 16
Пальчик в ларчике
– Ба! – Колченогий резко отшатнулся от ларца, который Бесшабашный выставил перед собой на стол. – Господи Иисусе праведный, помилуй! Что наделали, изверги!
Крестясь, Колченогий отошел в сторону.
– А что же сам-то? Неужто погубили? – едва шевеля губами, произнес Тетерев.
Никто из присутствующих на боготяновской сходке не решался нарушить тишину, установившуюся после страшного сообщения Пафнутия.
Бесшабашный повернул голову к полуглухому Ивану. Взгляд его был тяжел.
– Погубили-погубили, Тетерев. Как пить дать, погубили.
– Неужто и Безродного застрелили? – прошептал Иван, искоса поглядывая на содержимое ларца.
– Да кабы не застрелили, давно бы уже объявился. Верно оно. – Митька Черный единственный из всех не потерял присутствия духа. Сжав руки в кулаки, он напряженно ходил по комнате. – Пафнутий, сам я лично хочу в Москву поехать и отомстить за Обуха. Коли они нам палец его в ларце золоченом прислали, так теперь надобно головы ихние в таких же ларцах в Ростов привезти. Такое мое мнение!
– Молчи, Черный.
Пафнутий захлопнул крышку ларца, на дне которого аккуратно завернутый в шелковую материю лежал отрубленный палец Обуха. Обрубленный по верхнюю фалангу, с наколкой у основания культи, он не давал усомниться в том, что палец этот некогда принадлежала именно Василию.
– Лярвы! Что задумали! – продолжал сетовать Черный.
Бесшабашный поднял руку, привлекая к себе внимание всех присутствующих. Затем жестом пригласил занять места за столом, который сегодня, вопреки обыкновению, не ломился от обилия яств. По центру стояло несколько бутылок водки да миски с поминальной закуской.
– Мысли мои такие, – начал Пафнутий, взяв бутылку «смирновки». Свернув с нее крышку, Бесшабашный принялся разливать водку в стаканы. – На этот раз в Москву поедешь ты, Черный. Колченогий и Тетерев с тобой. Прихватите с собой еще и пару храпов для острастки. Слепого да Бугая отправим с вами. Они покрепче будут.
– Уж мы их!.. – Митька принял из рук Бесшабашного наполненный стакан с водкой и потянулся к миске с кутьей.
– Выяснишь, кто на Обуха с Безродным осмелился руку поднять, – продолжил Пафнутий, поднимая свой стакан. Не чокаясь, Бесшабашный вылил его содержимое в рот. Тоже сделали и остальные участники сходки.
– Руку того, кто Обуха жизни лишил, в таком же ларце мне привези, – продолжил Бесшабашный, отирая бороду, по которой стекали тонкие ручейки водки, волосатой рукой. – А сестер привезите мне живыми и невредимыми. Видеть я их хочу. Что же это за бестии такие, коли двух здоровенных мужиков погубили? Разговор у меня с ними будет. Михайло покойного попомним да на будущее договоримся. Потому, вижу, не по зубам это вам с сестрами судачить. Кабы беды не вышло. Понял, Черный?
– А то! Чего ж тут не понять? – Митька, заметно осоловелый, пригладил ладонью непослушные черные вихры и вынул из кармана револьвер. Полюбовавшись своим оружием, сунул его обратно. – Сам лично тебе руку того негодяя привезу. Как есть, привезу.
– Завтрашним поездом и выезжайте.
Пафнутий взял вторую бутылку и принялся наполнять водкой опорожненные стаканы.
Глава 17
Наводка
Пороховицкий поспешно вошел в помещение арестного дома. Смотритель, Никита Артемьевич, справный немолодой уже мужчина, облаченный в штатный полицейский мундир, аккуратно застегнутый на все пуговицы, угодливо затворил за обер-полицмейстером дверь.
– К чему, ваше благородие, Петр Лазаревич, такое беспокойство с вашей стороны? Городовые к вам в кабинеты преступника бы этого сами доставили. Уж не упустили бы. Знамо дело, важная птица. Год почти от полиции уходил. Из-под самых пальцев, можно сказать, ускользал…
– Не до того сейчас, – торопливо оборвал смотрителя обер-полицмейстер.
По обеим сторонам узкого коридора размещались арестантские помещения. Каждая из дверей была снабжена тяжелым засовом с увесистым навесным замком. Потолки в коридорах были низкие. Петр Лазаревич, чтобы не задеть головой иную потолочную балку, низко пригибал голову. Мерцающее пламя двух-трех настенных фонарей тускло освещало путь. Время от времени обер-полицмейстер зло чертыхался, спотыкаясь о выбившуюся из общего строя доску в полу.
– Направо, пожалуйста, повернуть извольте. – Никита Артемьевич указал на ответвление от основного коридора, в тупике которого темнела тяжелая металлическая дверь с зарешеченным окошком. – Тут он, ваше благородие. Пожалуйте побеседовать…
Стражник, гремя ключами, открыл замок и пропустил посетителей внутрь. Камера представляла собой маленькое зловонное помещеньице.
Арестованный сидел в дальнем углу на нарах. Молодой еще весьма человек с миловидным лицом и наивным выражением глаз окинул фигуру обер-полицмейстера недоброжелательным взглядом. Пороховицкий брезгливо огляделся. Приложив к носу надушенный носовой платок, Петр Лазаревич прошел внутрь. Запах дорогого одеколона ветерком прошелся по камере не в силах заглушить камерный смрад.
– Извольте встать, когда начальство входит! – рявкнул на арестованного Никита Артемьевич.
Эффекта, впрочем, его выпад не произвел никакого. Заключенный даже взглядом не удостоил смотрителя.
– Явки пришли испрашивать? Как бы не так! Ничего-то вы от меня не услышите! Не тратьте зря время! – зло окрысился арестант.
Борода и волосы его, давно не стриженные, были спутаны. Одежда изорвана в клочья. Вместо рукавов с локтей свисали лоскуты истрепанной материи.
– Дайте-ка, Никита Артемьевич, мы сами с ним потолкуем. – Обер-полицмейстер огляделся в поисках стула.
Пристав сделал знак стражнику, чтобы тот сообразил для начальства стул.
– Сейчас, ваше благородие, креслице вам подадут.
– Угодил-таки, Гришка, ты к нам. Сколько ни старайся, а все одна тебе дорога. – Пороховицкий присел на поданный ему стул. – Давно я тебе об этом толковал и сейчас тоже скажу. Не понял ты моих речей тогда, когда год назад попался. А теперь еще и за побег получишь. А умным был бы, так хотя бы отсиделся где. Ан нет, снова на ту же дорожку вступил и, как видишь, оступился. Надо, надо было тебе меня тогда послушать…
– И что же об этом вы толковать со мной пришли? Нешто с сочувственным словом пожаловали? – Арестант насмешливо оскалился. – Едва ли. Мы же тоже люди не глупые. Понимаем, что не воду в ступе толочь полицейский к Гришке в камеру пожаловал. Тут что-то поважней.
– Догадлив, догадлив, Гриша. Кабы только мозгов у тебя побольше было. Так ты бы их с пользой применил. А ты – дурак. Потому и сидишь здесь. А то бы, коли порядочным человеком жил, разве здесь тебе быть? – Пороховицкий посмотрел на законопаченное изнутри при помощи навесного замка окошко камеры. – Открыть бы, а то дышать тут у вас нечем.
