– Конечно, Арсеньюшка. Нешто мы твоего слова ослушаемся?
Бобрыкина быстро вышла из гостиной, а через минуту явилась вновь в сопровождении хромого старичка. Один глаз у него был прищурен. Другой, напротив, широко раскрыт, будто он смотрел через монокль.
– А ну, Косой, примени свое искусство. Разбери-ка добро. Да оцени золотишко. – Арсений встал с дивана, уступив свое место ювелиру.
– Как же, сейчас сделаем, голубчик ты родненький. Все как есть и оценим, и рассмотрим все внимательно.
Старик неспешно уселся на оттоманку, приладил монокль и принялся за свое дело.
– Чем попотчевать тебе сегодня, Арсеньюшка? – Федотья заискивающе посмотрела на гостя.
– Глашку подай! И друзей моих уважь. Лучших марух для них приготовь. В долгу не останемся.
Мартынов направился к выходу.
– Арсеньюшка, куда же ты? Нешто не останешься? У меня во втором этаже ведь для тебя завсегда нумерок забронирован…
– Да мы по-простому. Зачем нам перины-то барские? Мне бы Глашку да бокал шампанского. Больше нам ничего не надобно.
Мартынов вышел из дома. Его подельники молча последовали за ним.
Действительно, в доме Бобрыкиной один из номеров всегда пустовал. Комната была обставлена роскошной, из красного дерева мебелью. Широкая, с мягкой периной кровать всегда застелена новым постельным бельем. Однако Мартынов неизменно предпочитал шумный и грязный притон с полуразвалившейся мебелью. Единственным, что отличало Мартынова от грязных посетителей этого заведения, было то, что в номер ему всегда приносили по распоряжению хозяйки самое дорогое шампанское. И всегда, в любое время дня и ночи, к нему являлась по первому его требованию Глафира, толстогубая деревенская девка с длинной золотоволосой косой.
– Да уж как же! В долгу-то не останетесь. Мы к вам со всей душой, а вы. Ах ты, горюшко. – Еле слышно причитая, Федотья скрылась за тяжелой дубовой дверью одного из номеров.
– Поля! Поля! – с порога закричала хозяйка притона.
На ее голос из глубины комнаты вышла тощая девка из бывших крепостных, служившая у Бобрыкиной распорядительницей.
– Поля, где Глафира? Вели быть срочно! – зашептала хозяйка притона Полине. – Арсений ее тотчас велит подать. Беги, достань ее из-под земли, коли хочешь хлебом с маслом впредь лакомиться. Не приведешь, сегодня же на улицу выкину! И чтобы через пять минут была здесь. Чистая и мытая. Во всей красе. Как Арсений любит.
– Да как же это, Федотья Николаевна? Где же я ее теперь возьму? Глашку купец Ломакин сторговал. – Полина захлопала длинными белесыми ресницами. – Уже час, как в нумера удалились…
– Знаю, знаю. Да только до того мне дела нет. Я тебя за что держу? Чтобы ты мне во всем правой рукой была. Поди и приведи Глашку. Друзьям-то его я сама распоряжусь лучших девиц подать. Да вели из погреба бутылку «Моэт» достать.
Бобрыкина вышла из комнаты и вслед за гостями направилась к флигелю.
Глава 5
В ожидании Мартынова
– Все ли урядники да околоточные готовы?
Полковник опустил в карман брюк золотые часы на длинной цепочке. В этот час в ресторанах, клубах и театрах Москвы повсеместно начиналась светская жизнь.
– Готовы, ваше благородие. Все в штатском. А иные так наряжены, что и не признаешь вовсе. Кого в швейцара переодели, кого в лакеи пожаловали. И такие, должен сказать, лицедеи среди них выискались, что в Малом театре не сыщешь…
Григорий Степанович вскарабкался вслед за Пороховицким в специально нанятый по случаю облавы экипаж. Казенный экипаж обер-полицмейстера, запряженный рыжей парой с отлетом, был слишком хорошо известен в Москве.
– Вам, Григорий Степанович, с вашей физиономией теперь только в ресторанах обедать, – прошепелявил Пороховицкий сквозь густую «купеческую» бороду, наклеенную на гладко выбритое лицо полковника.
Никто не смог бы признать сейчас в этом «астраханском купце-рыботорговце» главного полицмейстера Первопрестольной.
– В «Эрмитаже», пожалуй, я сам сяду, – продолжил полковник. – А вас, батенька, сейчас же в театр отвезем… А то ваша внешность к себе излишнее внимание привлечет в ресторане. А в театре как раз народу пруд пруди. Вас там и не заприметит никто… Для театру имеется у вас кто-то из околоточных?
– Трое уже на площади ожидают. Прямо у входа. Приказа ждут.
– Но! Пошел! – крикнул Пороховицкий ямщику, и пролетка стремительно покатила по брусчатой мостовой в направлении Неглинки. – Рисунок с изображением преступника околоточным представили?
– Так точно, ваше благородие. Представили. – Полицейский полез в карман своего мундира и извлек из него сложенный вдвое лист с карандашным наброском. – Вот, полюбуйтесь. Довольно похоже вышло, должен сказать. Сам лично портретик этого негодяя набросал. Его рожу в нашем ведомстве теперь каждая собака знает. Будьте покойны, ваше благородие, не обознаются!
– Дайте-ка мне. – Полковник с интересом взглянул на изображение.
– Разыщем сей же день и в Бутырскую прямо и конвоируем. – Бондаренко с гордостью рассматривал собственное произведение из-за плеча обер-полицмейстера. – А там по этапу в Сибирь, на каторгу. Как пить дать, схватим мы его сегодня! И всю банду его за ним в Сибирь спровадим.
– Говорить, вы, батюшка, Григорий Степанович, горазды, а как до дела доходит!.. – Петр Лазаревич вернул приставу бумагу. – За такие дела, которые в Москве творятся, сразу, скажу я вам, на ковер к директору департамента полиции, а там и до разжалования недалеко.
– Будьте покойны, ваше благородие. Пять человек нынче только в Малом дежурят! Куда ж ему уйти? Вооружены все до зубов! Один швейцаром стоит. Двое – в гардеробной. А еще двое – в зале. На случай налета эти двое и швейцар окружат преступников и как в капкан их поймают. Будьте покойны! Люди самые лучшие! Ни за что эта каналья на этот раз не уйдет!
Григорий Степанович потряс сжатыми кулаками. Экипаж тряхнуло на очередной кочке, и урядник неуклюже откинулся на спинку сиденья.
* * *
– Что это ты там, братец, высматриваешь? – Купец с густой, пронизанной проседью бородой обратился к швейцару, который, не замечая вошедшего, продолжал смотреть в окно.
Швейцар вздрогнул и, как ошпаренный, кинулся к своему посту.
– Что же ты там высматривал такое, что даже гостя не заметил? – повторил свой вопрос купец.
Швейцар замялся.
– Да, ваше сиятельство, женщину с ребеночком заприметил на другой стороне улицы. Едва за супружницу не принял. А как присмотрелся, так и понял, что не она… Старый стал. Глаза-то не видят. – Швейцар, крепкого телосложения мужчина, виновато потупил взгляд.
– А если я, братец, сейчас «наган» выну, на тебя наставлю да и объявлю, что это, мол, налет? В залу общую пойду, людям угрожать стану…
