На следующее утро Миша пришел ко мне, похмельный и повинный:
— Прости меня, дурня. Пьян я был в стельку. Ничего не соображал. Ничего не помню. Так скажи, правда ли мои стишата так безнадежны?
— Правда, — ответила я.
— Понятно, — вздохнул он, — а я их так вдохновенно писал, так надеялся их напечатать… Ладно. Приходи ко мне, я тебя и так вылечу.
— Нет, — сказала я. — Я к вам никогда не приду. И не буду лечиться. Если Бог захочет, Он Сам меня исцелит. А нет — буду страдать.
Через несколько дней бурятский маг собрал вещи, отослал по железной дороге «Тюльпан» со стульями в Улан-Удэ. Снегиревы все-таки вытурили его. Он и укатил восвояси.
Долго еще потом кружила всякая нечисть по его следу, прибивалась к Снегиревым, выпытывала «магические секреты».
Прочухал про это и Щуровский, прославившийся тем, что еще во времена советской власти принимал у женщин роды под водой. Было у него несколько смертных случаев, но он как-то «отмазался». И вот он зачастил к Снегиревым, расспрашивая про Мишу и его методы. Даже магнитофон включал тайком — под столом, в приоткрытом портфеле. Но Снегирев его в этом сразу разоблачил.
Поначалу мои друзья отнеслись к нему доброжелательно — скромный, говорит тихо, сидит, потупив очи, постится, в храм ходит. Самое главное, говорит, — смирение. А сам какой-то мутный, унылый… Но мы тогда с этим его унынием ничего не заподозрили неладного — думали, что так и должно быть: человек плоть умерщвляет, чего ему особенно радоваться! Потом стало кое-что прорисовываться. Разоткровенничался он, тем паче, что мы, оглашенные, слушали его, раскрыв рты:
— Знаете, ведь и в храм надо ходить с осторожностью, — начал Щуровский. — А то придешь в храм, а там тебя священник к сатане приведет!
— Как так, Господи помилуй, — заволновалась Татьяна.
— Какой ужас! — всполошилась я.
— Да, представьте. Я вот знаю священника, который ведет людей к князю тьмы. — И он назвал храм, где служил якобы как раз такой иерей. — Но я просто не могу этого потерпеть, и поэтому мы с одним очень духовно сильным человеком и одной очень духовно мощной женщиной решили ему противостоять. Бороться с ним. Он стал часто болеть, не появляться в храме…
— Неужели так может быть, — закрывала лицо руками Татьяна. — Придешь в храм Божий, а там тебя — к князю тьмы! — Она хоть и была крещена в детстве, но в церковь тогда еще ходила, только чтобы о чем-нибудь попросить Николу-угодника или даже Самого Господа. «Ты что, спятила? — возмущался Снегирев. — Бог тебе Кто — завхоз, что ли?»
— Так вот, — продолжал Щуровский, — мы с ним вели борьбу не на жизнь, а на смерть. И мы его духовно побивали, но и он нам давал по мозгам. Один раз мы решили: все, пора кончать с ним. И я направился в этот храм. Но как только я вышел из метро, у меня носом хлынула кровь, да так сильно, что залила мой белый плащ. И тогда я понял, что это священник не хочет меня пускать в свою церковь. Отгоняет прочь. Я воззвал к своим боевым товарищам и попросил их помощи. Они откликнулись. Кровь остановилась. Но было поздно: когда я приблизился к храму, служба уже закончилась, и все разошлись.
Он рассказывал нам эту ужасную историю о том, как три колдуна пытались сжить со света священника, а благодать Божья его защищала от них, а ведь мы с Татьяной так и не понимали тогда подлинного смысла. Сидели, покрякивали, прицокивали:
— Да, вот какими надо быть осторожными… И как узнать — от Бога послан священник или от лукавого? Надо только к старцу обращаться, только к старцу!
Щуровский походил, походил к Снегиревым, все пытался выведать у Гены какие-то бурятские методы, но тому это было уже совсем не интересно, и он не вылезал из своей комнаты к этому мрачному человеку. И Щуровский исчез.
А у меня начались испытания. Во-первых, стали сниться кошмары — бесконечная какая-то война, взрывы, стрельба… Рожи страшные скалились, драконы норовили укусить, пасторы приходили в котелках — вербовать в свою веру. Я мучалась до тех пор, пока во сне не догадывалась, что надо перекреститься. И тогда они пропадали.
Порой сновиденная рука моя так отяжелевала, что я не могла ни сложить персты, ни поднять ее для крестного знамения… И тогда я кричала. Голос прорывался наружу. Муж будил меня:
— Что с тобой?
— Мне страшно, страшно!
Во-вторых, я стала попадать в какие-то ирреальные ужасные истории. Начинались они всегда очень благопристойно и вроде бы не сулили никакой опасности, и вдруг… Мурашки по коже.
У меня была подруга Надюшка, человек, надо сказать, с очень трезвым и практичным взглядом на жизнь. Никакая не мистическая дама, никакая не поэтесса. И вообще она закончила институт стали и сплавов… Надежный земной человек. Очень разборчивая в знакомствах. Без закидонов и тараканов в голове. И даже искусством интересовалась «для общего развития», «для гармонии личности».
И вот она узнала, что где-то в Замоскворечье есть старинный, уже выселенный дом, построенный с архитектурными премудростями. Какие-то там внутри лабиринты, переходы с уровня на уровень, ступеньки, повороты, балкончики, галерейки… Если в этот дом войдешь, ни за что сам не выберешься. Достопримечательность. Вот-вот его советская власть разрушит. Так что обязательно надо это произведение посмотреть. Кто-то ей эту мысль внушил. Она меня позвала на экскурсию — что может быть невиннее этого? Белый день. Лето.
Мы вошли в подъезд, прошли по коридору, повернули, поднялись на восемь ступенек, опять прошли через какой-то зальчик, опять повернули, опять поднялись, уперлись в запертую дверь, вошли в другую, обогнули, спустились, перешагнули, перепрыгнули, вскарабкались, наконец оказались на каком-то балконе на уровне примерно третьего этажа. И все. Сколько мы ни пытались его покинуть, получалось, что мы возвращались опять к нему.
Сначала было забавно. Потом стало смеркаться. Захотелось есть, пить, домой. Вообще надоело. Мы опять вышли на балкон. Дом был огорожен строительным забором. Никого не было. Наконец мы увидели какую-то тетеньку — она спряталась за строительными плитами и пи́сала. Мы дождались, когда она закончит свое занятие и приведет себя в надлежащий вид. Тогда мы крикнули ей со всей вежливостью:
— Вы не подскажете ли нам, как найти выход, где нам можно спуститься.
— И! — Она махнула рукой. — И не надейтесь. Тут неделю назад целая группа дураков заблудилась. Сидели более суток, пока их не сняли подъемным краном. И чего вы только туда поперлись?
Звучало это очень резонно. И я убедила Надюшку, что нам будет психологически легче, если мы настроимся на то, чтобы здесь заночевать.
Меж тем набежали тучи, зарядил дождь, налетел холодный ветер. Слышно было, как где-то хлопают незапертые окна, зазвенело одно стекло. Потом в другой стороне — другое. Заскрипела дверь. Закаркал ворон. Упала тьма. Почти в отчаянье мы двинулись опять по знакомому кругу, ища возможность его разорвать — где-то ведь можно свернуть в другую сторону, выбрать другую лестницу, другой коридор… В результате мы поднялись еще на один этаж. Надюшка наступила в темноте на что-то явно живое и подвижное и заорала. Бежать было некуда. Она вцепилась в меня, дрожа. Из угла раздался пьяный голос:
