— Я тут неподалеку от твоего дома. Можно к тебе зайти?
Купил в булочной у метро гостинец, чтобы появиться не с пустыми руками, позвонил в дверь и протянул мне с порога нарядную коробку с тульским пряником. В глазури. В праздничной коробке.
Муж мой, по дороге с работы, узнав, что у нас гости, в ту же булочную у метро завернул и с таким же печатным пряником с надписью «Тульский» прямо к чаепитию пожаловал. И так сидим мы, обложенные со всех сторон этими пятью уже пряниками, и пьем себе чай, постимся постом приятным, ведем разговоры на духовные темы. Еще бы — Митрофан Дмитриевич был когда‑то келейником самого старца Серафима, множество знает чудесных историй, а Андрюша — неофит, слушает его затаив дыханье, открыв рот…
И тут звонит монах Леонид:
— Я только что изучил таблицу, в которой дается состав пряников. Оказывается, все они — скоромные. Да! В них яичный порошок добавляют. Только один вид постных и существует: так называемые комсомольские. Комсомольские пряники. Темненькие такие. Вот их можно спокойно есть в пост.
Сообщил и трубку положил. А мы уже этих — сомнительных, тульских — изрядно поглотили.
Другого‑то ничего и нет! Ну, не стала я гостей огорчать.
Встретила я храме знакомого священника:
— Ты чего такая грустная? Никак, унываешь?
— Да ну! Постилась я постилась, а тут оскоромилась! Пост нарушила, — сокрушенно произнесла я.
Он решил меня подбодрить:
— Так, может быть, ты была в дороге? Или гостила в доме язычника?
— Нет, — твердо ответила я, — я была у себя.
— Но, может быть, ты болела?
— Нет, не была я больна, — удрученно произнесла я. — Я была вполне здорова.
— А что же тогда? Сырку захотелось? Творожку? Или… мяса? — сочувственно спросил он.
— Я ела пряники.
— Пряники? Так они ж постные! — радостно откликнулся священник. — Это можно, это не грех!
— Так то комсомольские. Комсомольские можно, — со знаем дела пояснила я. — А я ела — некомсомольские. Некомсомольские пряники я ела, вот ведь что!.
Батюшка посмотрел на меня в изумленье:
— Как‑как ты сказала? Не — комсомольские?
— Ну да, некомсомольские. Скоромные. Яичный порошок в них!
Я даже почувствовала, как глаза мои в сокрушении увлажнились.
Священник тяжело вздохнул:
— Вот как мы… Яичный порошок, говоришь?
— Яичный порошок, — сдавленным голосом повторила я.
— Ох, лукавый! — воскликнул священник. — Как же он крутит людей! Значит, комара отцеживаем?
А верблюда? Верблюда фарисейства, выходит, поглощаем! Верблюда унынья так и заглатываем!
Пришла я домой, а тут звонит мне монах Леонид:
— Я только прочитал про зефир и пастилу…
— Отец Леонид, — железным голосом сказала я, — я вынуждена у вас забрать эти учебники с таблицами. Владелец срочно требует их назад.
— А я еще не все изучил… Оказывается, мармелад…
— Он сказал: срочно! Я сейчас к вам приеду и заберу.
Приехала и забрала. А в качестве гостинца привезла ему три остававшиеся у меня коробки с подарочными тульскими пряниками. Я знала, что за все приношения он всегда благодарил, повторяя: «Всяк дар совершен свыше есть».
Вот и на этот раз он склонил набок голову и произнес, принимая у меня коробки: «Спаси тебя Господи!». Впрочем, именно так и должен был поступить смиренный монах.
У блаженной Ксении
Давно уже, году в 85–м, я поехала с моими маленькими детьми в Питер, который тогда был еще Ленинградом. Мы очень хотели попасть на могилку блаженной Ксении и потому отправились на трамвае на Смоленское кладбище.
Мой друг, в доме у которого мы остановились, сказал как‑то странно:
— Там сама Ксения вам и поможет ее найти!
Была суровая зима, декабрь, и железный трамвай настолько промерз, что, казалось, повизгивал и поскуливал от мороза.
На кладбище было пустынно и сумрачно, и даже храм был закрыт. Я беспомощно оглядела заваленные снегом надгробья и поняла, что самим нам найти эту драгоценную могилку так и не удастся.
И вдруг откуда ни возьмись появилась убогая старушка в ветхом пальтеце — вся перекошенная, с причудливым лицом: вместо глазной впадины у нее была шишка величиной с глазное яблоко, а глаз располагался на самом этом возвышении, на этой шишке, но смотрел при этом ласково и простодушно.
И странно — вроде бы это явное уродство, а старушка не уродливая совсем, а такая милая, колоритная, сказочная.
— Ну, люди дорогие, вы не Ксению ли Блаженную ищете? — спросила она. — Думаете, как вам к ней пройти?
— Да, — сказала я, — да вот не знаем, где ее могилка. Холодно к тому же, смеркается.
Она закивала, зябко поеживаясь, и, вглядываясь в меня своим странным глазом, предложила:
— А я вас сейчас к ней проведу. Только самой могилки ее совсем не видно — часовня, где она похоронена, обнесена высоким забором. Можно только около него постоять и оттуда ей поклониться да помолиться. Все так молятся! — объяснила она, ведя нас между могилами. — Я вам и могилу расстрелянных священников покажу. Их закопали в землю еще живыми, и земля стонала над ними и ходила всю ночь ходуном. А под утро кладбищенский сторож увидел, как от мерзлой этой земли поднимаются кверху лучи — к небесам. И понял он, что это Господь забирает их души и светятся на лету их мученические венцы. Я вас и к расстрелянному образу Спасителя подведу. Это большевики по нему дали очередь, да так и оставили здесь. А от него — чудесные исцеления теперь бывают тем, кто попросит с верою.
Мы подошли к мозаичному образу Спасителя — лик Его действительно был изрыт пулями, глаза повреждены, стрелявшие порезвились вовсю.
— Наверное, все они умерли страшной смертью, — сказала я.
— По — разному, — ответила старушка. — Сам Господь на кресте молился о тех, кто не ведает что творит…
Постояли мы возле этого образа, помолились, спели тропарь мученикам на том месте, где были захоронены живые священники, и подошли наконец к часовне, обнесенной забором, на котором — надписи и записочки, записочки: «Ксения Блаженная, верни мне мужа!» «Блаженная Ксения, исцели мою дорогую дочь!» «Дорогая Ксения, мой сын воюет в Афганистане — спаси его и сохрани».
