— Вас там на
крестины требуют, — сообщила старостиха.
— Матушка,
попросите, чтоб немного подождали. Извинитесь, скажите — сразу после трапезы и
окрестим. Да, отец Анатолий?
Анатолий
закивал с готовностью.
Калиостро
оказался чрезвычайно любезным сотрапезником и кавалером. Он то и дело
накладывал в Иринину тарелку и крошечные солененькие грибки, и хрустящую
капустку, и холодную рыбу, вежливо осведомляясь, не предложить ли ей
чего-нибудь еще.
— Да,
пожалуйста, мне бы хотелось отведать вон того салата с чертовщи... — она
запнулась, сообразив, что здесь это будет не совсем уместно, — со всякой
всячиной. Изумительно! Прелестно! — пробовала она угощения. — В такой салат я
бы еще добавила мелко нарезанное яблоко, оно придает салату еще один оттенок.
Этому меня научили в Венгрии.
— Вы, наверное,
много путешествовали? — поинтересовался Калиостро.
— О, да! Мой
муж был знаменитый писатель, его пьесы шли по всему миру, и мы с ним объездили
много стран. Северную Европу я не люблю, — предалась она дивным воспоминаниям,
— там все как-то чопорно, замороженно, упорядоченно... Знаете, этакий стиль «не
плюнь», — пояснила она. Представьте — они постоянно подравнивают кусты и
газоны! В этом есть какая-то искусственность, заданность. А я предпочитаю всем
этим ухищрениям среднего европейца безумие жизни, ее коловращение, пестроту,
одержимость! Моему темпераменту больше всего подошел бы Париж — с его ночной
жизнью, капризами, ворожбой. Кстати, я чуть было там не осталась навеки! (Она
вдруг вспомнила предостережение Одного Приятеля о погонах под рясой, но, будучи
уже не в силах остановиться, продолжала взахлеб.) Меня там хотела удочерить
одна пожилая, очень богатая и небезызвестная миру француженка. (Имен она решила
не называть.) Она жена прославленного французского поэта — его-то я как раз не
любила: он был в политике такой ортодокс! — Ирина развела руками. — А вот его
жена — моя несостоявшееся мать — была просто очаровательна. Между прочим, она
приходилась родной сестрой Лиле Брик — этой постоянной пассии Маяковского.
(«Ну, покойников, наверное, можно», — мелькнуло у нее в голове.) Помните, это
знаменитое — «Лилечке вместо письма»? Он был, конечно, великий поэт!..
Она оглядела
слушателей и, заметив, что Анатолий порывается что-то сказать, остановила его
жестом:
— Я понимаю —
можно не любить его, он может раздражать и отталкивать, но не признавать мощи
его таланта — это, знаете ли, — она ухмыльнулась, — значит просто подписываться
в своем полном непонимании поэзии!
— А вот
Пушкин, к примеру, — прорвался все-таки Анатолий, но Ирина перебила его:
— Лиля
Юрьевна не любила меня, но ведь это очень понятно — она сама привыкла быть
примой, блистать и ходить в окружении поклонников. Каково же ей было видеть
меня в ту пору, когда она представляла из себя лишь историко-литературный
памятник, этакие живые мощи.
— Отец
Иероним, — простонал вдруг Лёнюшка, — а как мне-то теперь быть? А ну как
Татьяна опять на меня накинется? Ох, и обнаглели бесы, ох, и обнаглели! Я даже
у отца Дионисия спросил сегодня на исповеди: «Отец Дионисий, почему это бесы
так обнаглели?» А он мне и говорит: «Я тебе потом, Леонид, объясню, а сейчас ты
людей задерживаешь!» Да так и не объяснил до сих пор. А я больной. Инвалид
детства. Мне с Татьяной-то в другой раз не сладить.
— Да убегла
она, — успокоил его Анатолий, сильно гэкая. — Мы как с отцом Дионисием ее
выволокли из храма, так она почуяла, что дело плохо, и ну бежать, только ее и
видели!
Ирина
вспомнила, что после покушения на несчастного монаха Татьяна побежала в церковь
и, как только отворились алтарные врата, ринулась в них, распахнув объятья, с
криком: «Никто не отлучит меня от любви Христовой!» Поднялся страшный
переполох. Служба была остановлена, и Калиостро с Анатолием протащили ее
волоком через всю церковь, которую она продолжала оглашать криками: «Вот так
они поступают, Господи, с теми, кто воистину любит Тебя!»
— Это было
ужасное, ужасное зрелище! — Ирина прикрыла глаза рукой. — Так жестко обойтись с
этой несчастной! — Она укоризненно посмотрела на Калиостро. — Тащить по полу
беспомощную женщину — это не по-христиански. Ведь она так любит Бога!
— Так она ж
бесноватая! Это ж враг ее и надоумил святыню осквернить. Она ж в прелести! —
возмутился Лёнюшка.
— Ну что вы —
какая уж там прелесть, — Ирина сочувственно воздела очи к небу, — измученная,
постаревшая женщина. И потом — кому дано судить об этом! Каждый любит по-своему
— кто с прохладным трезвым сердцем, кто горячо и страстно. Я уж прошу вас, —
обратилась она к старцу, — не наказывайте ее, пожалейте! У нее сына недавно
убили — она так несчастна!
Принесли
первое, и Калиостро, наливая Ирине в тарелку золотистый пахучий суп, спросил
галантно:
— Вы
позволите?
— Паркуа па?
— пожала она плечами. — Почему нет?
Ей вдруг
очень захотелось произвести эффект:
— Кто-то
однажды весьма точно выразился о Лиле Юрьевне: «У Лили Юрьевны целое блюдо
золотых орехов и ни единого зуба, чтобы их разгрызть!»
— Золотых
орехов? — Лёнюшка даже чуть-чуть привстал.
— Это образ,
Леонид, образ, — пояснил Калиостро.
— Опять
образ! — обиделся Лёнюшка. — А то я думал у меня в Красно-Шахтинске тоже есть
ореховое дерево, только орехи все какие-то пустые...
— О, у Лили
Юрьевны, вы уж не беспокойтесь, они были полны ядрышками, — многозначительно
заметила она. — Так вот, сестра ее была так мною очарована, что сказала:
«Ирина, я бы хотела иметь вас дочерью».
— А вот та
самая русская фея, которая не только доставила нам удовольствие лицезреть ее
неземную красоту, но и выразила прелестное желание угостить нас здесь, в
Париже, русской масленицей, — представила «небезызвестная француженка» Ирину
своим утонченным и также небезызвестным гостям.
Ирина с
достоинством чуть наклонила благородную голову, ловя на себе одобрительный
взгляд старого Александра.
— Я
посчитала, что вам будет приятно получить этот горячий привет из снежной
России.
Стол украшала
икра, поданная к блинам и привезенная в дар гостеприимным хозяевам.
Гости
рассыпались в комплиментах, хваля ее французский выговор, осанку, кулинарные
способности, вкус и обаяние.
— Ах, у меня
давно есть тайное желание, — говорила она, словно ворожа над столом своими
изящными руками, — открыть где-нибудь, где угодно — в Москве или у вас, в
Париже, — маленький ресторанчик для избранных и пригласить вас всех провести
там очаровательный вечер!
— Но я
ответила ей : Эльза! — Ирина вдруг спохватилась, но, вспомнив, что та уже давно
умерла, продолжала, — Эльза, — сказала я, — я чрезвычайно польщена вашим
предложением и просто околдована им, но простите, — тут она выразительно
посмотрела на старца Иеронима, ибо это был камешек в его огород, вернее, в его
монастырь, — у меня есть мать! — она сделала паузу. — И по всем законам
совести, морали, религии я считаю величайшим грехом от нее отрекаться!
