роман
ДЮДЯ
Было время, когда игумен Ерм казался
нам ангелом, спустившимся на землю. Во плоти ангел. Некий херувим, что
несколько занес нам песен райских… Когда он еще жил в Лавре, на заре своего
монашества, к нему в келью старцы посылали молодых постриженников как бы «на
экскурсию»: идеальная келья монаха. Простота. Чистота. Нестяжательность.
Единственным ее излишеством была серебристая змеиная кожа, которую подарил отцу
Ерму мой друг — писатель и путешественник Геннадий Снегирев.
— Отец Ерм, а
зачем вам в келье эта змеиная шкура? — спрашивали молодые постриженники. — Ведь
это же — принадлежность Искусителя?
— Она
напоминает мне о грехопадении первых людей, — скромно отвечал отец Ерм. — А
кроме того — Сам Христос говорил: будьте мудры, как змеи!
Вообще
существует такое монашеское наблюдение: невозможно прийти к Господу, если
воочию не увидишь в каком-нибудь человеке отблеск вечной жизни, лик Христов.
Так и красота монашества открывается лишь через Человека: вот он — перед тобой
— во всей своей немощи, во всей своей простоте, покрытой черным штапелем ли,
сукном, а через него сияет слава Божия, Царство Небесное, неземной мир. Многие
именно так избирали для себя монашество. И таким человеком был для нас наш
игумен, наш, между прочим, тогда еще совсем молодой «старец», наш духовный
отец.
Он тогда
очень увлекался старообрядчеством — это понятно, ведь у них такие иконы:
никониане никогда не смогли подняться до их умозрения, — все выходило
плоскенько, аляповатенько. А отец Ерм — эстет, аскет, иконописец. Даже по Лавре
расхаживал тогда со старообрядческой лестовкой вместо ортодоксальных четок.
Возглашал по-старинному «во веки веком». Поклоны клал, как положено по старому
молитвослову. Даже и мне такой подарил. И я тоже после каждой «Славы» по три
земных поклончика отмахивала. С непривычки так натрудила коленку, что она
вспухла, и я не ходила, а ковыляла. В конце концов, обратилась даже в
травмопункт…
У меня спросили:
— А что вы
делали на этой ноге? Может, тяжести какие подпирали, может, ударяли ее или,
может, насекомое какое вас укусило?
Но я честно
сказала:
— Нет, ни
тяжестей не таскала, не ударяла, и насекомые не кусали, а просто — отбивала
поклончики.
Тогда на меня
посмотрели сочувственно, подозрительно и тревожно. Медработники все-таки.
Поклончики она отбивала! Это при Бреженеве-то! 82-ой год на дворе… Ну ладно.
Все тогда
привлекало отца Ерма в старообрядчестве — весь богослужебный чин, знаменное
церковное пение по крюкам, эстетизированный церковный быт, и он глубоко и
восторженно переживал это как художник, как иконописец. Даже старообрядческий
клобук надевал у себя в келье: не этот, похожий на котелок без полей, обтянутый
черным, ниспадающим вниз муаром — протопоп Аввакум говорил о таковых с
презрением «клабуки-те рогатые ставцами-теми носят», — а тот, старинный,
напоминающий длинноухую шапку, — кстати, он очень был ему к лицу. Мне даже
удалось его так сфотографировать: вот он стоит, «прислонясь к дверному косяку»,
артистичные пальцы у подбородка, и смотрит так чудно, так вдохновенно. Портрет
этот до сих пор висит у меня над столом в кабинете. Лицо отца Ерма на нем столь
прекрасно, что все, кто приходят ко мне, спрашивают изумленно: «А это кто?» И
замирают, любуясь… Но я им не отвечаю. Потому что — начнутся дальнейшие
расспросы — а что он? А где? А как? Ну и необязательно всем так уж об этом
знать…
В ту пору
игумен Ерм ввел старообрядчество даже в своем монашеском быту — варил сбитень,
питался проросшей пшеничкой и национальной репой, отвергая заморскую
екатерининскую (никонианскую) картошку, ходил по келье в лаптях, которые сам и
плел, не признавал электричества, но читал и работал при свечах, а краски для
икон готовил из натуральных веществ — растирал полудрагоценные камни, добавлял
желток — какие-то были у него старинные рецепты.
И вообще
вокруг него царила такая восторженно-эсхатологическая атмосфера — готовился
великий исход из этого греховного мира, из этой «не устоявшей перед тремя
искушениями сатаны Церкви». Да, как бы именно так. И в то же время не вполне —
ибо отец Ерм вовсе и не собирался порывать с Церковью и переходить в
старообрядчество, он просто считал, что монашество в миру обмирщвляется и надо
дистанцироваться, укрывшись отеческими заветами. Уйти из мира, забрав Кормчую
Книгу, по ней и жить. А для нас, неофитов, его окружавших, что могло быть более
праздничным и желанным, чем это новое житие, исполненное подвигов и чудес?..
Отец Ерм
однажды прямо так и сказал своему любимому ученику — молоденькому монаху
Дионисию-иконописцу:
— Я решил
стать преподобным!
И Дионисий,
конечно, не смог это удержать в себе, выдал мне под большим секретом, огромные,
широко расставленные глаза его были широко распахнуты, из груди вырывалось:
— Нет, ты
представляешь… Это же настоящий старец! Вот я, например, хочу себе купить
черные джинсы под подрясник, ты, предположим, хочешь выпить чашку кофе, а он —
стать святым!
…Землей
обетованной была избрана Мезень. Спасение возможно только там. Пять месяцев в
году судоходство, потом все покрывается суровыми льдами — ни рыба не доплывет,
ни птица не долетит. Мы с Дионисием ездили на место грядущего переселения на разведку,
летом. Пока плыли на утлой лодчонке, на Дионисия напала огромная чайка и стала
клевать его скуфью…
— Ишь, не
хочет пускать! —отмахивался от нее он.
Лодку
качнуло, в воду упал пакет с бутербродами и бутылкой воды. Но на берегу было
много ягод, прозрачный ручей, и Дионисий сказал, погрозив невидимому супостату:
— Да подавись
ты этими бутербродами, старый козел, а нам и так хорошо!
Наконец, мы
нашли бедное селенье с заколоченными домами, вокруг — никого: ближайший
магазин, где дают хлеб, карамельки и водку, которую местные называют
«серенькой», в пяти километрах. Отметили все крестиками на карте и отправились
обратно к отцу Ерму с докладом.
Ну Дионисий —
понятно: монах, иконописец, а я? Я-то на что рассчитывала с этой Мезенью: у
меня муж, маленькие деточки. Ах, думала, отец Ерм помолится, все как-нибудь
образуется: будем жить там при иконописном ските, еще и друзей своих туда
позовем. Мой друг детский писатель и путешественник Снегирев тоже уже туда собирался,
там, говорил, знаешь какие белые ночи? Какая мистика света? Какая близость
небес?
Пришли мы с
Дионисием к нашему игумену, разложили перед ним карту, все пришлось ему по
душе. Отец Ерм приговаривал:
— Здесь
Господь испытывает человека властью, славой, богатством… Тот, кто их жаждет, на
самом деле просит послать себе жесточайшие искушения. А там, вдалеке от мира,
только и можно обрести истинную царственную свободу!
Мезень уже
вовсю дышала нам в лицо своим вожделенным холодом, целовала ледяными губами в
горячий лоб, бередила чувства своей богоизбранной заброшенностью, роскошью
своей нищеты.
