— Колесо? —
переспросил мужик, уже сжимая в руках домкрат и монтировку.
Машинально
заглянула к нему в кабину и обомлела: заднего сиденья в ней не было, зато
вместо него были корзины, корзины, корзины грибов.
— Не
продадите? — безнадежно и умоляюще спросила она.
Мужик
удивился:
— Почему не
продам? На рынок и везу. А вам сколько?
— Все!
На новеньком
колесе, с полным багажником и корзинкой грибов, трогаясь с места, она решила
запомнить название места, где было с преизбытком исполнено ее такое маленькое,
но горячее желание. Через сто метров начиналась деревня «Сосенки».
— Сосенки! —
закричала она.
— Ты что? —
испугался Стрельбицкий.
— Сосенки! —
повторила она. — Это же деревня, около которой погиб отец Киприан!
Это привело
ее в такой восторг, что, завезя домой Стрельбицкого и разделавшись с грибами,
она помчалась к старцу Игнатию, которого, как она знала, почитал отец Киприан,
с вестью о том, какой подарок ей сделал ее покойный духовник. Старец схватился
за голову и категорически запретил ей принимать какие-либо помыслы о загробных
весточках отца Киприана.
— Какие
наваждения лукавый творит! — сказал он ей напоследок. — Запомни, у мертвых с
живыми никакого общения нет!
Это ужасно ее
расстроило, но, вернувшись домой, она тут же попала в водоворот Стрельбицкого:
корреспондент Би-би-си, телевидение, приглашение во Францию… Снимали
Стрельбицкого, как всегда, в его кабинете — за тем столом, на котором стоял
когда-то чугунный чертик. Анна навела блеск, привезла Стрельбицкого с дачи,
переодела, пошла на кухню готовить тосты. Вот-вот должны были пожаловать
телевизионщики.
Вдруг
раздался вопль Стрельбицкого:
— Анна, Анна,
сюда!
Она вбежала в
комнату. Он стоял на стуле с картиной в руках. Той, которая всегда висела над
книжным шкафом.
— Произошло
чудо! — лепетал он. — У нас на стене под картиной проступил крест! Чудо! Чудо!
Она взглянула
на стену и увидела большой крест, который нарисовал здесь елеем отец Киприан,
когда освещал дом.
—
Стрельбицкий, это — знак!
— Знак? —
испугался он.
— Это хороший
знак, Стрельбицкий. Тебе пора принимать крещенье.
Но и тогда он
не покрестился. А она заподозрила, что старец сведущ, да не во всем:
— Ведь как
только я готова была уже поверить, что у нас с отцом Киприаном нет ничего
общего, как утверждает старец Игнатий, он тотчас же прислал о себе новую весть.
Ты не представляешь, — возбужденно говорила она мне, — Стрельбицкий никогда в
жизни не залезал на стул и не снимал со стены ни одной картины! Это все — отец
Киприан! Буду теперь всегда обращаться только к нему, а к старцу больше никогда
не поеду!
Однако весьма
в скором времени ей пришлось очень пожалеть о своих зароках. Пришлось ей
все-таки слезно припасть к старцу Игнатию…
Началось с
того, что Стрельбицкий, который терпеть не мог сидеть за рулем, да и водить-то
толком не умел, разве что права у него были, вдруг забрал у Анны машину,
сославшись на то, что иногда не может до нее дозвониться именно в тот момент,
когда ему срочно надо ехать «по делам». Поскольку все его «дела», особенно те,
по которым надо куда-то ехать, были сосредоточены в ее руках, Анна
предположила, что Стрельбицкий просто хочет сделать глоток свободы и потому
вырваться из-под ее контроля, однако не только не увидела в этом никакого
криминала, но и сочла, что Стрельбицкому с его повсеместной «преисподней» это
будет полезно.
Однако убирая
как-то на его спартанской даче, она подошла к телефону и, прежде чем успела
произнести в трубку «але», услышала чрезвычайно противный, как ей показалось,
жеманный женский голос, который сказал:
— Мяу,
Стрельбицкий, ну где же ты? Сам же вызвался меня подвезти. Твой котик тебя
ждет. Кис-кис!
Анна так
растерялась, что потеряла дар речи. Она бросила трубку, дождалась
Стрельбицкого, который вернулся чуть не под утро, и устроила ему допрос с
пристрастием. Он нехотя ей признался, что помогает одной юной девушке —
поистине юному дарованию, но это ненадолго, она такая беспомощная, не может,
как и он, ездить на метро, он ей сочувствует, отвез ее стихи в журнал, книгу — в
издательство, познакомил с тем-сем, предварил несколькими добрыми словами ее
выступление, она чуть не в обмороке перед публикой…
— А почему
она, юное дарование, тебя, уже немолодого человека, называет «котик»?
— Ах, оставь,
— отмахнулся он, — это у них так теперь принято. Тусовка.
В общем,
понятно. Все это кончается известно как. Ждет Анну тоскливая одинокая старость.
Она представила на себе монашеский штапель, мысленно примерила клобук.
Бессонные ночи в коленопреклоненных молитвах. Как-то даже растрогалась,
умилилась. Потом выяснились новые подробности.
Позвонила ей
какая-то незнакомка, представилась дипломированным «белым» экстрасенсом
Тамарой. Попросила о встрече. У нее, оказывается, была за несколько месяцев до
их разговора «юная девушка», она же и «юное дарование». Попросила приворожить
ей Стрельбицкого. Тамара, однако, задав ей несколько вопросов, в частности,
узнав, что он женат и посмотрев на фотографии его и Анны, которые ей предъявила
посетительница (каким образом они к ней попали, интересно?), отказалась. Та
хмыкнула, забрала фотографии и пообещала, что она найдет себе колдунью покруче.
Теперь эта Тамара, почуяв, как она выразилась, «на астральном уровне», что та
действительно кого-то нашла и задействовала, хочет помочь Анне, у которой, если
судить по фотографии, очень хорошая аура, и Стрельбицкому, от книг которого она
«в восхищении». Она готова сразиться с обступившей их нечистью, удалить от них
навсегда разлучницу и ту колдунью, которая «вступила в игру». Потому что она,
Тамара, представляет собой белую магию, а колдунья наверняка — черную, и Тамара
готова с ней померяться силами.
Анна
поблагодарила ее за доброе расположение, однако от услуг отказалась.
—
Стрельбицкий и так такой нежизнеспособный, худой. Бледный да и еще и
некрещеный, а они устроят на нем поле астральной битвы! — пожаловалась она мне.
— Лучше попрошу отца Киприана мне помочь.
Поставила
перед собой фотографию в траурной рамке и стала просить:
— Отец
Киприан, помогите мне!
Неделю
просила, две, три… Стрельбицкий за это время успел свозить свою подопечную к
морю, перезнакомил со всеми литературными друзьями. При встрече они смотрят на
Анну сочувственно, отводят глаза, а кто-то даже и поглаживает по руке: «Ничего,
ничего, все уляжется, успокоится…»
Бессонница у
Анны началась. Ходит по дому из угла в угол — места себе не найдет. Пробует
молиться — не получается. Решила Евангелие почитать, успокоиться. Раскрыла
наугад. А там как раз то место, где говорится о жадном богаче и нищем Лазаре. И
вот этот богач, попав в ад, видит Лазаря на лоне Авраамовом. И просит Авраама,
чтоб тот послал к нему Лазаря прохладить ему жаждущий язык его. Но Авраам
отвечает: «Между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящии
перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят». И хотя это
было сказано о непреоборимой черте между узниками ада и праведниками,
населяющими некое «лоно Авраамово», Анна вдруг поняла, что напрасно она вопиет
к отцу Киприану — сам, бедный, разбился во цвете лет на ночном шоссе, сам — не
дожил, не домолился, не вкусил полноты лет, не насытился днями, канул в никуда
возле чужих «Сосенок» и теперь сам, возможно, нуждается в ее молитвах об
упокоении, а она теребит его дух своими стенаниями, будоражит своей
бессонницей… Нехорошо это…
