Ну и поехали
мы с ней по старцам. Были в Лавре у отца Кирилла, были в Псково-Печерском
монастыре у отца Иоанна Крестьянкина, были в Свято-Троицком монастыре у отца
Игнатия.
И все уверяли
ее, что Стрельбицкий, в конце концов, по милосердию Божиему примет крещение.
А отец
Игнатий так даже и сказал:
— Вы сами его
и покрестите. Знаете как? Возьмете святой Крещенской воды и трижды покропите
его со словами: «Крещается раб Божий (имярек) во имя Отца (аминь) и Сына
(аминь) и Святого Духа (аминь).
— А имярек —
это что? С каким именем-то я его покрещу? Имя-то у него не то что басурманское,
а вообще неизвестно какое. Май — вот как его родители назвали.
— А нареките
его Андреем. Очень он на Андрея похож. Будет он в честь преподобного Андрея
Критского. Тоже ведь писатель…
— Так это его
любимое имя! Его любимый герой — Андрей. Это из его романа. Он себя невольно
отождествлял с ним. Он и есть Андрей!
Старец
улыбался. Кивал. Вдруг тень пробежала по ее лицу: если она будет сама крестить
Стрельбицкого, значит, она будет уже как бы и священница. И если старец Игнатий
ей предлагает такое, то она, по благословению отца Киприана, должна немедленно
отсюда бежать.
— Не
смущайтесь, — перебил ее мысли старец, — крестить на смертном одре может и
простой мирянин. Это — единственное таинство, которое в трагической ситуации
ему можно беспрепятственно совершать.
Она с
удивлением воззрилась на него и засмеялась: если старец умеет читать все, что происходит
у человека внутри, зачем тогда его о чем-то спрашивать, можно просто сидеть
возле него и молчать. И все-таки спросила:
— А вдруг
пока я здесь молюсь, эта разлучница проникнет в дом и наколдует там?
— Не
проникнет! Не наколдует, — спокойно отвечал старец.
— Ну или он
уедет к ней, воспользовавшись тем, что меня нет в Москве….
— Не уедет! —
тянул он.
— Или увезет
ее в путешествие…
— Не увезет,
— терпеливо возражал отец Игнатий.
— Нет, я
просто уверена, он обязательно извлечет выгоду из моего отъезда. Пока я тут
разъезжаю по монастырям, он…
— Не
извлечет! Господь ему не позволит.
Она хотела
было заметить, что Господь много чего уже ему напозволял, но старец так мирно и
кротко ей отвечал, что она решила положиться на его слова. Будь что будет.
Вернувшись,
она нашла Стрельбицкого в отчаянном состоянии: четыре колеса его машины были
проколоты неизвестными в ночь нашего отъезда, а сам Стрельбицкий (для подтверждения
слов отца Игнатия) был прикован к постели, и вот по какой безумной причине. Он
натер на ступне мозоль и почему-то ему казалось, что она немедленно сойдет,
если он приложит к ней ватку, смоченную уксусом, но вместо уксуса он (очевидно
тоже — для вящей надежности уверений старца) прилепил к ней пластырем вату с
уксусной эссенцией и тем самым сжег себе всю подошву. Целый месяц после этого
он не мог обуть ботинок и еле-еле передвигался по дому, хромая. Этого срока
вполне хватило, чтобы его возлюбленная закрутила роман с молодым человеком,
сыном какой-то знаменитости, и зачала от него ребенка, которого было и
попыталась потом «списать» на Стрельбицкого. Но сроки не совпадали.
Стрельбицкий стал для нее абсолютно недоступен: Анна не подзывала его к телефону
и проверяла почту. Натыкаясь на письма соперницы, тут же выкидывала их в
мусоропровод. И все кончилось миром и благоденствием. Уксус старца оказался
посильнее приворота черной волшебницы.
Но креститься
Стрельбицкий по-прежнему не желал…
Теперь на
дачу он ездил крайне редко и неохотно, а целыми днями, потухший и бледный,
лежал у себя в кабинете на диване и смотрел телевизор.
Анна пришла
ко мне и расплакалась:
— Понимаешь,
он же беспомощный, болезненный, жизнь в нем с каждым днем убывает. А креститься
не хочет! Упирается. Я ему говорю: «Вот что-нибудь с тобой случится, и мы с
тобой в разных сферах окажемся. Потому что я крещеная, а ты — нет. И венчаться
поэтому мы с тобой не можем. И на том свете точно окажемся врозь». Он подумал и
говорит: «Ну ладно, покреститься я покрещусь, только не в церкви. Знаешь, как
мне все это претит — крашеные яички, бумажные цветочки, рушнички… Вся эта
старушечья бутафория… Мутит меня от нее. Тошно. Не хочу я этого пафоса, всей
этой пышности, золота, церемоний… Так и быть, покрещусь дома. Зови попа». Я ему
говорю: «Стрельбицкий, какие бумажные цветочки, какие рушнички… О чем ты?» А
он: «И не уговаривай! И вообще — этот церковный запах, туман, бабки в шушунах…
Дядьки с фанатичным блеском в глазах…» Короче — ни в какую. Ну я пошла к
священнику и попросила покрестить его дома. А тот как услышал, что мой муж не
может в церковь даже войти, отказался. «Нет, — говорит, — он же должен во время
таинства читать Символ веры. Как же он сможет произнести: Верую во Едину Святую
Соборную и Апостольскую Церковь, если он в нее не только не верует, но и не
переносит ее на дух? Нет, раз он в церковь еще не может войти, то он пока
недостоин святого крещения». И вот мне надо теперь найти такого священника,
который бы вошел в мое положение и закрыл глаза на это обстоятельство. Чтобы
попросту пришел и — р-раз — окрестил моего Стрельбицкого. А потом бы нас
обвенчал…
— Так где ж
ты найдешь такого? — удивилась я.
Но Анна
сказала:
— Весь православный
мир переверну, а найду!
И сверкнула
глазами. И что — ведь нашла!.. Она прознала, что есть один такой очень
образованный и прогрессивный священник, который ни на какие условности не
смотрит, а относится ко всему очень терпимо и широко.
У ее знакомых
произошла трагедия.
Сын —
журналист — работал в какой-то суперлиберальной газете, очень престижной,
богатой — и повесился. Ну не знаю. Может, помрачение на него нашло… А был он
некрещеным. И мать была в отчаянье. Ни один священник его отпевать не хотел —
как, самоубийца да еще некрещеный? А этот, про которого прослышала Анна,
подумал, подумал — и согласился. Ничего, говорит, что некрещеный. Мы его заочно
покрестим и заодно сразу же и отпоем. То есть он согласился покрестить мертвого
и потом его, самоубийцу, отпеть!
— Так может,
раз он такой широкий, — говорила Анна, — он и Стрельбицкого дома покрестит? А
Символ веры я за него скажу. А? Ну в Евангелии же есть случай, когда
родственники приносят расслабленного и не могут по причине множества народа
войти в дом, где находится Христос, и тогда взбираются на крышу, фактически
проделывают в ней дыру и опускают сквозь него своего расслабленного — лишь бы
только Христос его увидел и исцелил. Так и я. Мой Стрельбицкий — кто как не
расслабленный? И вообще — гугнивый, глухой, слепорожденный, убогий,
кровоточивый! Ты пойдешь со мной к этому батюшке договариваться, а? А то меня
колотун бьет. Ну хотя бы просто рядом постой! Подруга ты или нет? Или что — мне
просить этого священника, чтобы он покрестил Стребицкого, когда тот уже помрет?
