Удивительно,
что Анна, выказывая решимость покрестить Стрельбицкого любой ценой — хоть
мертвого, при этом еще и волновалась о том, чтобы это все было «метафизически
чисто». Чтобы все было — по-настоящему. Не противоречило бы церковным канонам.
И чтобы этот священник был не какой-нибудь там самосвят-самозванец.
— Понимаешь,
— вдруг сказала она, — все-таки обязательно надо туда пойти и удостовериться в
метафизической чистоте! Никакой самодеятельности нам здесь не нужно.
На следующий
же день мы отправились к этому иерею, отцу Петру, по фамилии Лаврищев. Кое-что
я уже о нем слышала от моего духовника отца Ерма. Отец Ерм очень интересовался
всем новым, а этот отец Петр, судя по его рассказам, именно что вводил всякие
новшества. Слыл он, вроде, за реформатора. Но в чем состояло это
реформаторство, мой духовник не ведал.
Даже просил
меня уже несколько раз:
— Вы же там
рядом. Пойдите и посмотрите, что да как. А потом расскажете.
Вот и пробил
час выполнить просьбу моего духовника. Служил отец Петр в Рождественском
монастыре, в центре Москвы.
Вошли в
церковь. Везде стульчики, табуреточки. Прихожане стоят цепочкой, держась за
руки… Все, как один, крестятся и кланяются, также разом и опускаются на сидячие
места. Все четко, дисциплинированно. Все свои. Нас сразу отметили как чужаков и
спросили:
— Вы откуда
такие? К кому?
Анна говорит:
— Мы к отцу
Петру Лаврищеву. По важному делу. Чрезвычайной важности.
— А, —
сказали, — раз по важному, тогда оставайтесь. А то мы проявляем бдительность,
потому что мы здесь во вражеском стане. Кругом враги.
— Да уж, —
вздохнула Анна, — много развелось воинствующих атеистов….
А ей говорят:
— Да нет,
атеисты — пусть себе будут, они нас не трогают, а наш противник — это
твердолобое косное тупое Православие. Все ходят строем и в ногу. А у нас не
так. У нас — личности. У нас — реформы. Дух дышит, где хочет. А не там, где
церковное начальство приказывает. За это нас гонят. И мы не всех сюда пускаем.
Могут быть провокации…
— Мы не
такие, — с достоинством ответила Анна, поправляя шляпку.
Больше нас
никто не трогал.
После службы
она подошла к отцу Петру, представилась, сказала о Стрельбицком, он приветливо
закивал:
— Как же,
читали книги вашего мужа, знаем, знаем. Понятно, что не желает креститься в
церкви. Она стала такая обрядовая, ритуальная. Очень много в ней ортодоксов. Он
прав — дурновкусие, магическое отношение к таинствам. Ну что ж, я его покрещу.
Анна была в
восторге. Она так в этом и призналась:
— Хотя я —
человек сдержанный, нелицеприятный, но от вас я в полном восторге!
Наговорила
ему кучу комплиментов. Видно было, что он польщен.
— А знаете, —
вдруг сказал он, — у нас община интеллигентная, элитарная. Я бы хотел вас
приобщить к ее жизни. Приходите сегодня к нам на агапу.
— На что, на
что? — переспросила Анна.
— На агапу.
Агапой назывались в Древней Церкви священные братские трапезы, совершавшиеся
после литургии. Потом эта традиция отмерла, но мы находим ее прекрасной. Чин
агапы, — пояснил он, — предполагает собрание церковных единомышленников, желающих
восполнить до меры совершенства полученные ими евхаристические дары. Такая
вечеря любви, которая приобретает у нас смысл восьмого таинства, восполняющего
недостаток благодати… Она упоминается еще в послании апостола Иуды. После
приобщения на ней мы вкушаем духовные просфоры — читаем друг другу стихи,
рассказы, поем песни. Может быть, вы еще не все про нас поймете, но
почувствуете дух. И мужа вашего возьмите. Он сразу успокоится — народ у нас
вполне светский, высококультурный, наверняка он найдет среди наших прихожан
каких-нибудь своих знакомых, почувствует себя в своей среде.
Анна была в
возбуждении:
— Ах, именно
эта «своя среда» может выйти ему боком. Он скажет: своя среда — брр, какая
скука! Нет уж, Стрельбицкого оставим пока в стороне, а мы появимся на агапе с
подругой!
Честно
говоря, отец Петр вовсе не пришел в восторг от такой замены. Он попытался
возразить:
— У нас агапы
только для посвященных…
— А она и
есть самая посвященная! Она богословием увлекается. С монахами ведет диспуты.
Она к старцам ездит. Она с игуменом Ермом в дружбе, известным иконописцем…
И я
поддакнула:
— Отец Ерм
очень интересуется вашей деятельностью.
Услышав об
отце Ерме, Лаврищев смирился. Окинул меня проницательным оценивающим взором,
развел руками:
— Ну раз уж
она так к нам стремится…
Когда мы
вышли, Анна воскликнула:
— Он просто
очаровательный! И эти таинственные агапы… Это же то, что нам нужно! Пойдем на
разведку и найдем, с какого конца запустить к отцу Петру моего Стрельбицкого.
Пробил час, и
отец Петр отворил перед нами дверь. Выглядел он очень представительно, если не
импозантно: коротко подстриженная ухоженная бородка эспаньолкой, несколько
седых прядей в черных кудрявых волосах, высокий крутой лоб, переходящий в
небольшие аккуратные залысины, умный пронзительные глаза. Фигура плотная,
основательная. Прекрасная осанка. Маленькие руки с розовыми ногтями… Жаль,
только злые: верхняя фаланга большого пальца неправдоподобно отклоняется назад,
— эта примета никогда меня не подводила, всегда оказывалась верна. А с другой
стороны, может, это и суеверие — вся эта физиономистика, хиромантия… Одет он
был в темно-голубой, почти синий шелковый подрясник, приходившийся удивительно
как под стать.
В пандан ему
была убрана и комната, куда он нас препроводил. Посреди нее красовался довольно
высокий овальный стол, покрытый зеленым бархатом и окруженный дюжиной стульев с
высокими резными спинками. В углу напротив двери на ломберном столике
возвышался золоченый херувим, держащий на поднятых руках часы, как бы
возносящий их горе. В другом углу стояло вольтеровское кресло и замысловатый
торшер на мраморной подставке под огромным абажуром. Почти вплотную к нему был
придвинут старинный диван с высокой спинкой, увенчанный полочкой, на которой
стояла высокая свеча в подсвечнике, наверное, отсылающая посвященных к
Евангельским словам Христа о свече, которую ставят высоко и которая светит всем
в доме. На одной из стен висели три большие, старинные, явно церковные иконы.
Окна были драпированы тяжелым велюром под цвет скатерти, и на все это
великолепие глядела сверху массивная бронзовая люстра.
— Тут все
просто, но все назидает. Ничего не подавляет, но все концентрирует, — пояснил
отец Петр.
В комнату
неслышно вошел высокий нескладный человек, показавшийся мне похожим на Урфина
Джуса, каким его изображал художник в детской книге, но только немного
постаревшего. Черные сросшиеся на переносице брови, пронзительные зеленые глаза,
черные волосы вокруг аккуратной, хотя и обширной лысины.
