— Павел
Петрович Векселев, мой ближайший помощник, правая рука.
Нас усадили
на диван и ушли, потому что начался приток гостей.
— Богато, — с
сожалением сказала Анна. У нее было убеждение, что все, связанное с церковью,
должно быть бедным, утлым, незаметным, в земном отношении ничтожным.
— Чем богаты,
тем и рады, — неожиданно откликнулся отец Петр из прихожей и вошел в комнату. —
Знаете, я ведь прекрасно понимаю, почему вашему мужу неприятно иметь дело с
церковниками: среди православных очень много таких твердолобых жестоковыйных
людей. Они отрицают науку, культуру. Вот они и ищут себе присюсюкивающих
старцев, пророков, которые не могут одолеть даже русский синтаксис. Юродивых
каких-то выискивают, которые подбирают на улицах всякую дрянь, — им видится в
этом символический пророческий смысл. К каким-то якобы блаженным прозорливым
Любушкам и Пашенькам устремляются — узнать судьбу, погадать. Чистое язычество!
А у нас — не так! У нас все осмысленно. Подход вдумчивый. Мы апеллируем к
разуму человека. К его пониманию. У нас — единственный храм, где служба ведется
по-русски. У нас — единственная община, где перед крещеньем люди проходят
катехизацию, курс специального просвещения и посвящения. Для нас — те, которые
были крещены и посещают другие храмы, — все еще не являются полными членами
Церкви, потому что они не прошли через катехизацию и посвящение. Для нас и
Патриарх — все еще не полный член Церкви.
Анна вдруг
заерзала, хотела что-то спросила, но отец Петр продолжал:
— А кроме
того — у нас община харизматическая. Каждый получает в ней свои благодатные
дары. Если ты пророк — пророчествуй, если ты учитель — учительствуй. У нас
каждый член — и пророк, и учитель, и священник. Потому что наша Церковь — это
единственная истинная Церковь Духа Святого, а не Церковь предписаний и
запрещений. Вы как люди свободные и критически мыслящие со временем это
поймете. Смотрящий да увидит. Видящий да уразумеет. Хотелось бы признать вас
членами нашей общины.
— А у вас
вообще-то как, Православная Церковь или нет, какая-то, может, другая? — вдруг с
сомнением спросила Анна.
— Разумеется.
Наша церковь и есть единая истинная Православная Церковь. Община — ее
олицетворение. И мы, между прочим, существуем в лоне Московской Патриархии.
Голос у него
был спокойный, мягкий, умиротворяющий.
— А что для
этого нужно, чтобы войти в общину? — спросила Анна.
— Написать
заявление. Ну и конечно, необходимо войти с нами в духовную близость.
— Заявление
куда? Кому? — заволновалась она.
— Нам,
конечно. Напишите, что вы просите принять вас в члены нашей общины…
— Заявление,
чтобы в церковь ходить! Что-то на секту похоже, — шепнула мне Анна, когда отец
Петр вышел. — А интересно, если мы здесь все посмотрим, а потом не вступим, нас
не убьют? Стрельбицкого шантажировать не будут?
Отец Петр
вернулся в комнату, пожимая плечами:
— Какой народ
невнимательный! Говоришь им одно, они слышат абсолютно другое. В прошлый раз
Павел Петрович Векселев открывал входные двери, предварительно накинув цепочку
и через нее оглядывая гостей. Это хоть в какой-то мере предохраняло нас от
незваных. И вот пришла какая-то женщина, явно «не из числа»… Хотя и наша,
общинная. Я вышел к ней, благословляю, спрашиваю: «Вы из какой десятки?» Она
говорит: «Кажется, из пятнадцатой». А я ей: «Голубушка, а пятнадцатая не здесь,
а в другом месте. А мы — десятка номер один». Да, много званых, но мало
избранных…
— Какая-какая
десятка? — удивилась Анна.
— Номер один.
У нас община разбита на десятки — для легкости административного управления. Во
главе каждой стоит свой общинный пресвитер. А здесь у нас — десятка номер первая,
которую возглавляю я. И потом она — эта из пятнадцатой десятки — пустила слух,
что перед ее носом захлопнули дверь и что я был почему-то в лиловом фраке, а
Павел Петрович называл меня то ли «мастер», то ли «маэстро»… Про нас много
небылиц рассказывают. Так что вы уж сами понимаете — как говорится, ешь пирог с
грибами, держи язык…
— За зубами!
— угадала Анна. — Но заявление о вступлении к вам что-то уж очень меня смущает.
— Так было до
революции, — пожал плечами отец Петр, — все были прикреплены к определенному
приходу, существовали списки…
Меж тем стали
пребывать члены десятки. Прежде всего — семейная пара журналистов. Он —
длинный, нескладный, тонкая, бесконечная, готовая сломаться шея, бесцветные
глаза-губы-волосы, дохляк; она — низенькая, румяненькая, плотненькая,
испускающая флюиды уверенности и какой-то основательности своего существования.
— Журналисты.
Муж и жена.
Они так и
представились нам с Анной.
Потом
появился какой-то очень активный и очень сильно заикающийся молодой человек по
имени Гриша, который сразу стал осаждать отца Петра вопросами:
— Что у нас
сегодня на повестке? Будет ли доклад о ситуации? Есть ли план реагирования на
инсинуации?
Все эти слова
давались ему с великим трудом, а на «ситуации» и «инсинуациях» он и вовсе
забуксовал… Судя по всему, был он человеком без определенного рода занятий, так
— профессиональным лаврищевцем.
— Сильное-то
какое заикание, — сочувственно кивнула на него вошедшая следом пожилая женщина.
И тут же
отрекомендовала себя нам:
— Зоя
Олеговна, заслуженный врач-психиатр на пенсии, эксперт высшей категории.
Отец Петр
терпеливо дождался, когда Гриша наконец расправится со словом «ситуация», и ответил,
зябко потирая ладони:
— Разумеется,
о ситуации будет доложено и будут поставлены на обсуждение необходимые меры для
ее устранения. Но четкой повестки у нас на сегодня нет. Будет собрание, будет
трапеза любви, будет прием нового члена, будет нечто вроде экстренного доклада
и прения.
Векселев меж
тем поставил на стол огромный золоченый потир — церковную чашу, в которой
содержатся хлеб и вино, пресуществляемые за Евхаристией в Тело и Кровь
Христову. В чашу он влил две бутылки красного сухого вина и принес серебряный
подносик с большой девятичинной просфорой — такой, на которой служат литургию.
Возле нее на подносике лежало и копие — острый ножичек, которым она должна быть
раздроблена. На противоположном конце стола появился другой серебряный поднос с
горкой простых белых просфор, а кроме того он поставил по обе стороны стола два
подсвечника с восковыми свечами.
— Письмо надо
написать. Коллективное, — сказала журналистка. — Да, коллективное и открытое.
Побольше знаменитостей. Надо постоянно будоражить общественное мнение.
Будировать и будировать. Гласность. Артиста Быкова беру на себя, есть у меня
кое-какие выходы на него.
Она
возбужденно поглядывала в нашу сторону, словно пытаясь немедленно вовлечь нас в
живую жизнь общины.
— Никулину
можно дать, — присоединился к журналистке-жене журналист-муж. — Хороший мужик.
Прийти к нему якобы за интервью, объяснить ситуацию, сказать: вот Быков уже
подписал. Подпишет! Да и интервью заодно. Чтоб — без обмана. Чтоб — по-честному.
