— Дельно, —
согласился отец Петр.
— Конференцию
бы устроить, корреспондентов пригласить, — вставил Урфин Джус. — Надо, чтобы
прогремело.
— Прогремит,
прогремит, — пообещал отец Петр
— Ухнет и
разорвется, — в восторге подхватил Гриша. — Пойдут клочки по закоулочкам.
Все
облегченно вздохнули, как только ему удалось закончить фразу: многословие в его
случае томило и даже ранило.
— А что ваш
муж — может, он подпишет? — мягко спросил Анну отец Пётр. — Стрельбицкий — это
имя.
—
Стрельбицкий? Это какой? Неужели Май? — вскинулась журналистка.
—
Стрельбицкий — это марка, — кивнула Зоя Олеговна, врач-психитатр.
Словом,
что-то здесь готовилось, помимо вечери любви, что-то происходило, какая-то
борьба, какая-то акция, а мы с Анной пока еще ничего не поняли.
— Вы не
знаете, нас гонят, нас притесняют. Мы восстанавливали Рождественский монастырь,
а теперь его решили отдать другим! — разгадав наше недоумение, пыталась нам
что-то объяснить Зоя Олеговна.
— Говорят,
какого-то махрового ортодокса сюда назначили из Тьмутаракани, красного попа, —
сжимая плотненький кулачок, обиженно проговорила журналистка.
— Но мы не
сдадимся! — крикнул Гриша и заходил ходуном от речевых усилий. — Мы будем
бороться! Мы будем реагировать релевантно! Мы ему такой прием окажем, что лучше
бы ему не родиться!
— Вот,
общественное мнение возбуждаем. Эти ведь закосневшие, а мы хотим реформ, за это
на нас и гонения, — присоединился журналист.
— Похоже, мы
попали к ним на летучку, — шепнула мне Анна. — А теперь они хотят отправить нас
на театр военных действий. Во главе со Стрельбицким.
— Вы люди
умные, интеллигентные, надеюсь, все станет вам понятно по ходу дела, — спокойно
заметил нам отец Петр.
Меж тем гости
пребывали. На сей раз двери распахнулись, и в них показался главный редактор
Грушин. Обычно надменный, чванливый, сейчас он держался просительно и
растеряно:
— Так боялся
опоздать на столь важное священнодействие!
— Поздравляю
вас с предстоящим вступлением в нашу общину, — поприветствовал его отец Петр. —
Вы сегодня причастились у нас святых Христовых Тайн, а сейчас вы примете
участие в восполняющей таинство трапезе любви. И вот — вы один из нас.
И тут Грушин
увидел меня и Анну. Изумление изобразилось на его холеном лице:
— Как, и вы с
нами? И Стрельбицкий! Ну вот сюрприз так сюрприз!
— Мы сами по
себе, — дернулась вдруг Анна, поджав губки. — Просто сидим и смотрим. А что вам
Стрельбицкий? Он все равно никогда не подписывает коллективных писем!
— Письмо
может быть индивидуальным, — пожал плечами Векселев.
— Вот, прошу
принять от меня заявление, — сказал Грушин, доставая из дипломата большой белый
лист. — Прошу присоединить меня к полным членам святой Христовой Церкви в лоне
Рождественского братства, состоящего под водительством иерея Петра Лаврищева.
Так? Подпись. Дата. А что — и сам Михал Михалыч будет? Культурнейший человек.
— Один из
основателей нашего братства, — кивнул отец Петр. — Только что прилетел из
Бостона и сразу к нам. Академик Рачковский, слышали? — обратился он к нам с
Анной.
— Здесь
собирается цвет нашей интеллигенции, — вставила журналистка. — Самая, так
сказать, элита.
— Духовная
элита, — поправила ее врач-психиатр. — Элита элит. Ну что мы без нашей
духовности, так ведь? А над чем сейчас работает Стрельбицкий, можно
поинтересоваться?
—
Стрельбицкий сейчас не работает ни над чем, — сухо ответила Анна.
Ей уже все
здесь не очень-то нравилось, она терпеть не могла возбужденного духа
общественной активности, она ерзала, ей хотелось уйти, но все же ее удерживала
здесь надежда, что худо-бедно, а Стрельбицкого этот начальник общины все-таки
покрестит.
— А что ж он
делает? — спросил Гриша. — Как же он себя позиционирует?
— Да никак. Ест,
спит, дышит, — отрезала Анна.
— Расскажите
же о вашей общине, отец Петр, — попросила я, испытывая некоторую неловкость за
раздраженный тон Анны, а кроме того — желая удовлетворить любопытство своего
духовника.
— Весь наш
приход, — с готовностью откликнулся отец Петр, — разбит на десятки. Во главе
каждой «десятки» стоит пресвитер-харизматик. То есть канонически рукоположенный
пресвитер у нас только один, ваш покорный слуга, но таких десяток у нас уже —
сорок две, есть и в других епархиях открытые нами филиалы нашей общины…
Понимаете, мы исходим из того, что община — это уже не часть целого, а сама
являет собою это церковное целое, то есть она представляет собой уже не
отдельный приход, а воистину Поместную Церковь во всей ее полноте. Исходя из
этого, мы, уповая на харизматичность истинных рукоположений, позволяем себе как
предстоятелю этой Церкви совершать хиротонию и поставлять своих пресвитеров.
Ибо в любом случае ее единственным Главой является Сам Бог во Христе через дар
и дары Святого Духа. А Дух дышит, где хочет, — мягко завершил он.
— Дух дышит,
где хочет, — затаив дыханье, повторила врач-психиатр.
— Дух дышит,
где хочет, — жестко произнесла журналистка и вдруг расплакалась.
— Дух дышит,
где хочет, — торжественно возвестил Грушин, — Отец Петр, — это потрясающе! Это
переворот в богословии! То есть вы и есть единственный епископ нашей Церкви!
— Релевантно! — выкрикнул Гриша.
— Наверное,
это все-таки пятидесятники, — с сожалением прошептала мне на ухо Анна.
— Разумеется,
внутри общины существует высокая морально-этическая дисциплина, постоянное
обучение более слабых братьев по вере, система духовного образования, наконец,
агапы — вечери любви. Наши ячейки множатся, и в скорости их сеть раскинется по
всей России и даже зарубежью. Разумеется, все они включены в состав нашей
единой Рождественской общины, которая интегрируется во Вселенскую Церковь. И
кто знает, может быть, вскоре наша община вытеснит с исторической арены Русскую
Православную Церковь.
— А теперь
нас хотят стереть с лица земли! Раздавить! — закричал Гриша. Он так мучительно
выговаривал последнее слово, что казалось, от этого страдало все его тщедушное
тело.
— Это у него
невроз, — кивнула своим мыслям Зоя Олеговна.
— Поход
реакционных сил, — добавила журналистка.
— Действующих
по указке КГБ, — пояснил журналист.
— Без них не
обошлось, — понимающе кивнул Грушин.
Он вдруг
почувствовал себя в центре внимания — действительно, все глядели теперь на
него. Неожиданно он разволновался, машинально взял с подноса одну из небольших
просфорок и стал грызть ее, как печенье.
— Так это ж
на агапу, — вскричала врач-психиатр. — Это ж пища духовная…
