Но наместник
приветил брошенного Дионисия, вспомнил, что поначалу, когда Дионисий
только-только поступил в монастырь, он исправно нес послушание на курятнике, то
есть «положительно себя зарекомендовал», и это ему — «плюсик», а также рассудил,
что если он — иконописец, то «иконописцы монастырю насущно необходимы». Вот
Дионисий и занял все былые покои отца Ерма. А кроме того — поскольку у Дионисия
был прекрасный баритон, то отец Наместник рукоположил его в скором времени в
дьякона и ставил с собой служить все праздничные службы. И Дионисий как-то раз
высказался, что наконец-то живет он в монастыре «как у Христа за пазухой».
Итак, слухи о
католических симпатиях знаменитого иконописца так или иначе просачивались в
монастырь, порой даже в фантастическом виде. Рассказывали всякую небывальщину —
якобы игумен стал уже католическим кардиналом и даже специально тайно ездил в
Рим присягать Папе и целовать папскую туфлю. Кто-то из зловредных шутников
прислал ему мерзейшую посылку: статуэтку черной собаки, а на ней приклеена
надпись: «Римская мама». Очевидно, предполагалось, что она должна
символизировать волчицу… И еще в посылке был старый башмак, а на нем надпись — «папская
туфля»… Ну, это явно бесовское наущение.
Но и в скит
проникали кое-какие казусы Свято-Троицкой монастырской жизни. И игумен Ерм
каждый раз досадливо морщился и говорил:
— Вот они —
плоды невежества! Взошедшие семена дури!
Такое он
испытывал раздражение, как только доводилось ему слышать что-нибудь о своем
бывшем монастыре. И даже когда к нему приехал оттуда иеромонах Филипп, молодой,
ясный, подвижнического духа, отец Ерм вообще поначалу хотел захлопнуть перед
ним дверь. Может, еще и потому, что когда-то отец Филипп очень почитал моего
духовника, исповедовался у него, но однажды рассказал ему свой сон, который
игумену очень даже не понравился.
Якобы
приснилось Филиппу, тогда еще молоденькому послушнику, будто служат они с отцом
Ермом в огромном золотом Соборе, и Филипп возглавляет службу, а игумен ему
кланяется…
После этого
отец Ерм стал его чураться и считал его чуть ли не провокатором. Все время ждал
от него каверзы, подвоха. Действительно, что он — Иосиф Прекрасный, которому во
сне явились отец и старшие братья под видом снопов и кланялись ему в ножки? То
же мне — вещий сновидец!
Иеромонах же
Филипп приехал к нему теперь, как он выразился, по серьезному духовному делу.
Так что закрыть перед ним дверь никак уж не удалось. Он привез с собой
какого-то человека.
— Слушай,
Ерм, — сказал Филипп. — Прошу тебя как брата. Это бывший чекист. Очень большой
чин. Хочет покаяться, но говорит: только незапятнанному духовному человеку
покаюсь. А я для него — пшик, соседом я его был по лестничной клетке, еще в
Москве. Говорит: ты — мальчишка, как тебе каяться, что ты можешь понять?
Поисповедуй его, какую угодно епитимью наложи — он все снесет, а так — лукавый
его терзает по ночам, прямо на грудь садится…
Но отец Ерм
уже напрягся на него, замахал руками:
— Ты — ко мне
— этого гебешника? Да никогда! Нечего ему здесь делать. Убирай его отсюда.
— Да ведь
покаявшийся же разбойник он, Ерм!
— Не смей
возить ко мне стукачей!
— Да как я
ему объясню? Разве чекистам отказано в покаянии? Он же не просто поболтать с
тобой о чекистских буднях приехал… В грехах каяться… Ведь человек же, Божие же
творение, Ерм!
— Вот сам и
разбирайся с этим творением… У вас в монастыре духовники есть, старцы есть,
пусть они. Может, он вынюхивать сюда приехал — что, кто, как, о ком, о чем…
Филипп сделал
последнюю попытку, сказал просительно, понижая голос:
— Жена у него
выбросилась месяц назад из окна, с тех пор и приходит к нему по ночам. Он
говорит: я на любые жертвы готов, на любые наказания, лишь бы это наваждение
сгинуло… Если надо, то и в монахи уйду, говорит. Только отвези меня к истинно
духовному человеку, к чистому подвижнику меня отвези. О тебе услышал, как ты
без электричества подвизался, одной пшеничкой питался, говорит: вот к этому
меня отвези, к постнику. Да и сам посуди — что ему у тебя выведывать? Что ты
такого тайного делаешь, чтобы предполагать у него такой коварный
разведывательный план?
— Чтоб духу
его здесь не было! Или я сам отсюда уйду! — отрезал игумен Ерм.
— Ты,
пастырь, отказываешься поисповедовать заблудшую овцу? — Филипп вообще любил
говорить возвышенно, с пафосом. Скажет — и делается пунцовым. Теперь же было
ясно, что это — ссора.
Ну и увез
отец Филипп этого чекиста с собой в монастырь.
— Отец Ерм
очень занят. Видишь, что тут твои большевистские чекисты понаделали, а ему
теперь восстанавливать.
Чекист
отрицательно покачал головой:
— Это не мои.
Мы с НТС работали. Полностью их развалили. Вся их организация оказалась
переполненной нашими агентами. Скажи ему. Мы с церковью никогда не работали…
Филипп отвел
чекиста к монастырскому старцу Игнатию, но про историю с Ермом рассказал в
монастыре. И монахи очень возмущались. Но они просто не знали всей подоплеки…
Может быть, если бы этот чекист попал к игумену не через отца Филиппа, он бы
принял его, и поисповедовал, и все бы сделал для него.
Все чаще
слышалось в разговорах о скитском игумене: «еретик», «иезуит» и даже «масон».
Особенно старалась небольшая, но сплоченная группа монахов, объединенных
принадлежностью к мордовской национальности. Все они держались несколько
особняком среди монастырской братии, признавая исключительно авторитет своего
сродника по крови игумена Платона, монастырского благочинного. Страсти достигли
точки кипения, когда я хотела было купить у него старый ржавый «Запорожец»,
который тем не менее был на ходу и на котором я собиралась ездить из Троицка по
лесной дороге в скит к отцу Ерму: семь километров туда, семь обратно. Игумен
Платон же мечтал сбагрить с рук «машинерию» и продавал ее за весьма условную
цену. Но как только он узнал, что его вещь может оказаться полезной
«беззаконному масонскому сборищу», ибо он часто раньше видел меня на Афонской
горке у отца Ерма, как цена стремительно поползла вверх. Но меня это не
остановило. Тогда игумен Платон определил:
— Пусть лучше
он сгниет на хоздворе, а масонам не достанется.
Так этот
«Запорожец» и сгнил…
— Поделом! —
мрачно комментировал мой духовник. И с негодованием поминал отца Филиппа: —
Знаете, кого мне сюда привез? Чекиста! Да-да! Это же надо додуматься! Стукача,
что ли, хотел ко мне приставить!
А заодно сюда
же прибавлял невероятную историю о том, как Свято-Троицкие монахи расстреляли
воинскую часть:
— Они целую
воинскую часть расстреляли, монахи эти, что с них взять?
На самом же
деле это было так. Жил в монастыре с незапамятных времен монах Матфей. Нес он
послушание садовника, а по ночам сторожил монастырские поля, растянувшиеся за
каменной монастырской стеной. На сторожевой башне у него были установлены
прожектора, приборы ночного видения, а также разложены ракетницы и винтовки,
заряженные крупной солью, — все это снаряжение было во время перестройки
пожертвовано монастырю близлежащей военной частью в благодарность за освящение
ее территории и строений.
