Отец Ерм
добросовестно рассказал Нэнси о всех этапах работы над иконами, покритиковал
современных иконописцев, пишущих по прорисям, и провел ее вдоль длинного ряда
стоявших на полке небольших икон, старательно объясняя сюжет каждой: Рождество,
Преображение, Успение…
Она так
эмоционально выражала свой восторг, что, казалось, не только душа, но и все ее
тело участвовало в этой беседе: так заламывала она и простирала руки, так
приседала и вздымалась на цыпочки, так качала и крутила головой, так
прищелкивала пальцами и стучала каблучком по дощатому полу.
Наконец, она
все-таки вспомнила про «confidential talk», и поскольку Валера начал усердно
наяривать молотком, отец Ерм вернул нас в свою келью.
— Кстати, вот
вам подарок, — сказал он Нэнси, стягивая со скамьи, на которой он спал, белую
бурку, и приглашая нас жестом присесть. Нэнси одобрительно ощупала ее со всех
сторон и сразу накинула на бархатный балахон. Отец Ерм царственно опустился в
глубокое старинное кресло, которое смотрелось, как трон.
— Я очень
волнуюсь, — начала она.
Я перевела.
— Скажите ей,
что она может не волноваться, — кивнул отец Ерм. — Пусть говорит все, что у нее
на душе. Здесь некому ее осуждать.
Я перевела.
— В мире
очень мало осталось гуманности, духовности, общечеловеческих ценностей, здесь
правит зло. Это необходимо исправить. Надо что-то делать…
Я перевела.
Отец Ерм
одобрительно кивнул:
— Надо
начинать с самого себя. Как сказал один святой: спасайся сам — тысячи вокруг
спасутся. Прежде всего вам надо принять святое крещение. А там Господь поможет.
Я перевела.
— Как это
совпадает с моими мыслями, — воскликнула она. — Именно, именно необходимо
начать с себя. Иметь дело только с чистым непорочным человеком. Я богата. У
меня свой дом в Оклахоме. У меня брат — бизнесмен. Я сама — менеджер. Я неплохо
зарабатываю. Я могла бы взять на себя все расходы, для меня это не проблема.
— Есть такое
сугубое испытание деньгами, — вставил отец Ерм. — А кроме того — здесь не надо
никаких денег. Это вам не будет ничего стоить. Брать деньги за таинство —
большой грех. Даром получили — даром давайте!
— Нет, —
продолжала Нэнси, — это мой выбор, и я сама готова за все платить. Я готова
ради этого пожертвовать всем.
— Ну разве
что это может быть пожертвованием, — рассудил отец Ерм. — И конечно, вы правы в
том, что каждый человек сам должен нести ответственность за свои поступки. Ведь
Господь его создал свободным сознательным существом. Только учтите — после
крещения вы должны будете соблюдать церковные правила — исповедоваться,
причащаться. А то некоторые покрестятся, а потом их как ветром сдуло: вроде как
совершили некий магический обряд и успокоились.
— Да, — сказала
Нэнси, — в Америке сейчас очень много магии. Но мне не хотелось бы к ней
прибегать. Очень многие занимаются спиритизмом, вызывают духов. Это все от
одиночества.
— С Богом
человек не бывает одинок, — заметил отец Ерм.
— А я очень
одинока, — призналась Нэнси. — Ведь не каждого мужчину можно к себе приблизить.
Повсюду теперь в Америке СПИД, наркомания, алкоголизм. Очень много сторонников
однополой любви. Отвратительная наследственность. Испорченный генотип. Ужасная
экология: повсюду целлофан, пластмасса, химия, радиоактивные выбросы. Все
отравлено. В Америке сплошь да рядом рождаются дауны, идиоты. Никогда не знаешь
наверняка, кто родится. Огромный риск.
— Не только в
Америке, — заметил отец Ерм. — Скажите ей, у нас тоже. Идиот на идиоте сидит,
идиотом погоняет. Это — везде. Ваши опасения вполне понятны. Природа людей
испорчена грехопадением. Это еще со времен Адама и Евы. Лишь святое крещение
смывает с человека грехи.
— Конечно, —
продолжала Нэнси, — все это теперь можно у нас делать в лаборатории,
искусственно, цивилизованно. Не как дикари. А под наблюдением специалистов. Все
можно проверить заранее, по компьютеру. Кое-какие достижения цивилизации
безусловно есть.
— Бесспорно,
— согласился отец Ерм, — скажите ей, мы это здесь очень хорошо понимаем. Нам
надоело это невежество. Сидим, любуемся на свой лапоть и видеть ничего дальше
него не желаем! Переведите.
Я перевела,
испытав, правда, некоторые затруднения со словом «лапоть».
Нэнси
вскочила со скамьи, кинулась к отцу Ерму и энергично потрясла ему руку.
Он отнял
руку, показал ей глазами на ее место и кинул:
— Пусть
продолжает.
Тогда она
сказала:
— Я прочитала
о вас, отец Ерм, в одном американском журнале — очень респектабельном, очень
благополучном. Там же были и ваши фотографии. Вы смотритесь так миловидно (nice
looking). И я поняла, что жизнь у вас в монастыре очень здоровая, очень
полноценная.
— Да, — живо
откликнулся он. — Единственное спасение от мира — монастырь.
— Я очень
одинока в мире, — повторила она. — Любой мужчина повергает меня в страх. Ведь
как узнать — он может быть инфицированный, он может быть просто не в себе, он
может быть просто подлец…
Отец Ерм
покачал головой:
— Да, тут уж
необходима особенная осмотрительность…
— Когда я
увидела и прочила о вас, я поняла, что вы и есть то, что я ищу. Вы и есть тот,
кто мне нужен.
Отец Ерм
махнул рукой:
— В принципе,
это может сделать любой священник, необязательно я. Любой священник может
совершать церковное таинство…
— О нет,
далеко не любой, — горячо возразила Нэнси. — Только вы. Вы могли бы жить у меня
в Оклахоме или остаться здесь, в монастыре, я бы не возражала…
— Зачем в
Оклахоме? — удивился отец Ерм. — Я никуда отсюда не поеду. Я же монах. Мы можем
все совершить хоть завтра прямо здесь, в маленьком храме на Афонской горке. Вам
только нужно подготовиться. У вас есть Символ веры?
Нэнси была в
восторге:
— Конечно
есть, у меня в жизни есть много таких символических вещей. Но я и не
предполагала, что это можно в храме! Хотя, с другой стороны, это же настоящая
мистерия! О, я знала, что вы поймете, что вы не будете против! Я не случайно
выбрала именно вас в отцы моему будущему ребенку! Мы с ним будем вас навещать —
ребенку же необходимо видеть отца. О, это будет особенный ребенок! Абсолютно
экологически чистый и непорочный. Может быть, он даже станет каким-нибудь пророком
или просто великим человеком! Святой ребенок!
Тут она
трижды тожественно произнесла это «saint baby», и глаза ее наполнились слезами.
Видимо, она сама была подавлена грандиозностью своего замысла.
Я сидела,
ошарашенная ее откровением, и не могла произнести ни слова. И потом, мне было
просто жаль отца Ерма.
Наконец, я
выдавила из себя:
