— Не знаете ли, —
спросила она у черномазенького послушника, — где здесь можно найти инока
Александра? Это мой сын.
Много чего радостного
вспомнил теперь Дионисий, обходя монастырь, но оживить не смог — это все уже в
нем затвердело, поросло быльем, словно умер в нем этот молоденький послушник,
этот Сашенька, этот Александр.
Стал жития святых
читать. В первом же — святой Ирины — лошадь человеческим голосом разговаривает.
И вот раньше Дионисия бы это ничуть не смутило: Господи, да ведь Тебе все
возможно! Ты и через ослицу Валаамову, и через облако кочующее, и через чрево
китово можешь изречь Свою Истину! А тут Дионисий что-то заколебался. Смущение
на него нашло — как так — лошадь заговорила, сказки какие-то, что за образ
такой? Совсем худо ему стало. Даже слег он. Лежал на своей лавке в келье,
заложив руки за голову, и смотрел в потолок.
Жизнь свою вспоминал,
детство, художественную школу, папу, маму, бабушку... Вспомнил и учителя. Как
он впервые увидел отца Ерма: сердце его сразу празднично так забилось, взыграло
— узнало! Радость такая, блаженство, сплошная «аллилуйя». Как это называется?
Называется это очень просто — любовь. Вот остался он около него. «Куда мне
идти? — у тебя глаголы жизни вечной».
Вспомнил постриг в
полутемном храме, как полз он по ковру, и монахи покрывали его своими мантиями,
и братия с возженными свечами пела: «Объятия Отча отверзти ми потщися...», пока
не встретил его у Царских врат пресветлый игумен торжественным вопрошанием:
— Что пришел еси, брате,
припадая к святому жертвеннику и святой дружине сей?
И он ответил:
— Желая жития
постнического, честный отче.
— Желаеши сподобитися
ангельского образа и вчинену быти лику монашествующих? — спрашивал игумен.
— Ей, Богу содействующу,
честный отче, — смиренно отвечал он. И произнес монашеские обеты.
Игумен же, указав ему на
Евангелие, сказал:
— Се, Христос невидимо
здесь предстоит, виждь, яко никтоже ти принуждает к сему образу, виждь, яко от
своего произволения хощеши обручения великого ангельского образа.
И трижды бросил наземь
постригальные ножницы.
Трижды постриженик
поднимал их от святого Евангелия, трижды целовал руку наставника. И, приняв в
третий раз постригальные ножницы из его рук, игумен Ерм произнес:
— Се, от руки Христовы
приемлеши я, виждь, Кому сочетаваешися и кого отрицаешися.
И целовал монах Дионисий
подрясник, надевая его... Блаженное это было время: все возможно верующему,
каждая лошадь по-человечески говорит...
Вспомнил их общую с
учителем жизнь — и в Лавре, и на Афонской горке. Сокола вспомнил — пригрел отец
Ерм у себя в келье раненого молодого сокола. У того была повреждена нога и
подбито крыло. И был этот сокол, как ни странно, похож на Дионисия — смотрел
как-то так пристально, пытливо птичьим глазком, а отец Ерм говорил:
— Смотрит, точно как ты,
Дионисий, — ты тоже так иногда долго глядишь, не мигая, — и настороженно, и с
любопытством — непонятно, что именно ты высматриваешь...
И мне так же казалось, я
вторила отцу Ерму:
— Дионисий, это твой
птичий брат, если бы ты сам родился птицей, то выглядел бы, как этот сокол...
А отец Ерм выкармливал
его из рук, поил из клизмочки и обрабатывал раны. Было это очень для Дионисия
умилительно — такой наглядный образ заботы отца Ерма о его, Дионисиевой, душе —
тоже ведь выкармливает из рук, отпаивает, врачует раны. И в конце концов сокол
выздоровел, окреп и улетел. Получилось, что и Дионисий так: напился, обкидал
учителя снегом и вот — живет теперь в его мастерской, а игумен Ерм, может,
страдает. Ему и сокола того жаль было отпускать, он даже говорил — может, он
здесь приживется? Короче говоря, Дионисий вдруг понял, как он виноват перед
отцом Ермом, как он по нему скучает, — белый свет ему не мил. Почувствовал себя
«яко нощный вран на нырищи, яко птица, особящаяся на зде». И решил он
отправиться в Преображенский монастырь. Но хотел лишь дождаться некоего
благоприятного знака свыше — мол, вот теперь и иди. И знак этот вскоре и был
ему послан.
В монастырь приехала
пожилая пара — очень респектабельного вида. Были они русские эмигранты,
выросшие в Португалии и сохранившие православную веру. Принимали их в монастыре
с большим почетом, поскольку накануне их приезда игумену Иустину позвонил
московский архиерей и попросил встретить в областном центре и привезти в
монастырь этих господ Татищевых. Ну и их водили с большим почетом по
монастырским пещерам, устраивали на клиросе во время богослужений, кормили в
наместничьих покоях. Привели и в иконописную мастерскую к Дионисию. Иустин
попросил, чтобы тот подарил этим португальским русским какую-нибудь икону —
получше: конечно, раз их послал московский архиерей, надо уважить гостей, о
которых он так печется.
Дионисий угостил их чаем
с баранками, подарил икону. Они были очень довольны. Спросили, не знает ли он
какого-нибудь старца, живущего неподалеку от монастыря, — они бы так хотели
попасть именно к старцу. Монастырского старца Игнатия как раз увезли на лечение
в подмосковный санаторий. И Дионисий стал им рассказывать про старца Кукшу — он
жил в ста километрах от Троицка. А Иустин возьми да и скажи:
— Вот и славно. Задание
тебе, Дионисий, — отвези наших гостей к архимандриту Кукше.
Выделил им машину. Они
уже в нее и уселись. И тут у Дионисия возник в голове неожиданный план. Ведь
везти почетных гостей к старцу — дело в каком-то смысле рискованное для них,
поскольку отец Кукша был очень уж простодушный, что ли, юродствующий старец. А
господа Татищевы очень уж какие-то бонтонные, подтянутые. Хрестоматийные такие
аристократы-эмигранты. Поймут ли они... К этому старцу когда-то приезжала жена
самого российского президента с охраной. Начальнику охраны она пообещала, что
тоже спросит про него у старца. Тот усмехнулся и сказал — меня интересует лишь
одно: стану ли я генералом. И вот они приезжают. Холодно было, мокро, ждут у
калитки, никто к ним не выходит. Старец, значит, их немного смиряет. Жена
президента, понятно, смиряется, призывает к этому и охрану, генерала будущего
подбадривает. Наконец старец к ним вышел. Глянул на мадам и говорит:
— Посикать хочешь?
Она замялась, но все же
сказала:
— Хочу!
— Ну так и пойди посикай
— там, за углом.
С этого началось их
общение. Потом он провел всех в избу, рассадил, поговорил с президентшей. Она
поплакала, посмеялась, устыдилась, возрадовалась, все для себя выяснила. Пришла
пора выполнить обещание, данное охраннику.
— Отец Кукша, со мной
приехал мой защитник, полковник. Скажите, он интересуется, а будет он
генералом?
Старец посмотрел на
охранника, даже потрепал его по плечу и сказал любовно:
— Ну какой ты полковник!
Ты же вор, сынок!
