Такое наивное
простодушие старца было порой для неискушенных людей просто пугающим. И
Дионисий решил, усаживаясь в машину, что к старцу Кукше им не так уж и
обязательно ехать. А поедут-ка они лучше... к старцу Ерму. А что? Ведь к нему
подчас так и ездили — некоторые чуть ли не за святого, чуть не за преподобного
его почитали. Было ведь такое... Гениальный иконописец. Монастырь возродил. И
Дионисий под прикрытием этих иностранных аристократов со старинным выговором и
изысканными манерами проберется к учителю. Найдет подходящий момент, упадет ему
в ножки, покается, изольет душу. Словом, план этот возник у него моментально,
на ходу, и он его не продумывал, а так — просмотрел в мгновенье ока. И птицы
вдруг запели: «Ерм, Ерм!» Душа возликовала, пришла в движение, наполнилась
сладкими волнами. Кровь прилила к щекам. Голова закружилась от восторга. Все!
Погнали по лесной дороге — прямо туда, к учителю!
Игумен принял Татищевых
благодушно, порасспросил, откуда они, какими судьбами, как жизнь в Португалии,
как там наша Церковь. На Дионисия посмотрел лишь краем глаза и, как показалось
тому, улыбнулся украдкой. Сидели долго, беседовали, так хорошо, так мирно.
Угодил Дионисий гостями своему учителю. Сидел, улыбался, смотрел радостно, пристально,
не мигая, как тот давний сокол. Попивал блаженную водицу из рук игумена Ерма.
Объятия Отча отверзти ми потщися! В конце концов игумен спросил, надолго ли они
пожаловали. До самого вечера. В полночь московский поезд. Он кивнул. Пригласил
их на трапезу: пища у нас скромная, а приправы изысканные. Действительно, на
столе стояли десятки приправ. Всякие там карри, кетчупы, майонезы, всякие там
толченые кориандры, сушеные петрушки, чесноки, имбири, перцы. За столом
прислуживали монахи Сильвестр и Климент, Дионисий узнал в них бывших Валерика и
Славу. Догадался — Сильвестр и Климент — так звали двух почитаемых в
Православии Римских пап... Те делали вид, что они не замечают Дионисия.
Смотрели на него, словно он был тут вроде как мебель, утварь — привычный стол,
стул, самовар. Наконец трапеза кончилась, наместник повел гостей смотреть
отреставрированный храм, новый иконостас. По дороге Дионисий приблизился к нему
и шепнул:
— Отец Ерм, простите
меня! — Горло у него перехватило, хотел даже сказать: «Падаю вам в ноги!
Возьмите меня к себе!»
Игумен прервал его
властным жестом:
— Поговорим об этом
потом! — Но лицо его просветлело. И Дионисий отошел. А супруги Татищевы только
вздыхали, разводили руками и непрестанно восхищались:
— Какие божественные
иконы! Это лучше самого архимандрита Зинона! Да что там — даже преподобного
Андрея Рублева!
— А не хотите ли попасть
на наше монашеское богослужение? — спросил игумен Татищевых. Скромно спросил,
да Дионисий видел, как приятны ему их слова...
— Об этом можно только
мечтать!
Он отвел их в келью —
отдыхать до службы.
— Какой божественный
человек! — только и восклицали они.
Вскоре за ними пришел
Климент:
— Отец наместник
приглашает вас на богослужение. Всех, кроме тебя. Ты подожди здесь, — сказал он
Дионисию.
И тот смирился. Не
обиделся даже — что ж, он и тут посидеть может, а может и погулять по
монастырю. А отец Ерм увидит его кротость и вновь приблизит к себе. Поэтому он
основательно расположился в келье, взял с полки книгу преподобного Исаака
Сирина и открыл наугад. Игумен Ерм любит, когда его ученики занимаются духовным
просвещением.
Там было написано: «В
иных, охраняющих себя, и недостатки бывают хранителями правды». «Это точно
про отца Ерма, — подумал он. — Даже горячность, такая порой огорчительная для
тех, кто находится рядом, стережет его горящий светильник».
Стал читать дальше: «Дарование
без искушений — погибель для приемлющих оное». «Конечно, — согласился
Дионисий. — Без искушений сразу гордыня замучает!»
Опять углубился в
чтение: «Если делаешь доброе пред Богом, и даст тебе дарование, умоли Его
дать тебе познание, сколько подобает для тебя смириться, или приставить к тебе
стража над дарованием, или взять у тебя оное, чтобы оно не стало причиною
погибели. Ибо не для всех безвредно хранить богатство». «Нет, это слишком
уж высоко, — подумал Дионисий, — даже отец Ерм вряд ли когда стал бы просить у
Господа лишить его иконописного таланта, а уж тем паче приставить к нему
какого-то там стража. Вот у меня есть этот страж — напишу икону и сам себе
говорю: неживое все у тебя получается, Дионисий, изысканничаешь ты слишком,
интеллигентничаешь. Словно пытаешься доказать кому-то, что святые — приличные
люди. Такие же, как мы все, только лучше. А они — другие. Господь их избрал и
освятил — и с ними лошади разговаривают. Львы их кормят. Вороны их питают.
Солнце их слушается. Вода под ними не проваливается. Бесы им повинуются. А с
тобой лошадь на хоздворе не заговорила, и ты уже зашатался в вере!»
Так говорил себе
Дионисий, сидя в келье у отца Ерма с книгой преподобного Исаака Сирина. Так
готовил себя к решающей встрече с учителем. А потом все-таки вздохнул из глубин
сердца: «Впрочем, Господи, пусть будет не как я хочу, а как Ты. Да будет воля
Твоя!» Набрался терпения. Стал ждать: «Что бы ни было, я все снесу!»
Татищевы же поспешили за
монахом, он ввел их в маленький нижний притвор храма, еще толком не
отремонтированный. Там был полумрак, горели лишь несколько свечей, алтарь был
весьма условным — он располагался на несколько ступеней выше, и там, на возвышении
— престол. Возле него стоял игумен в сопровождении двух людей в балахонах.
Двери в храм меж тем закрылись, и началось какое-то не совсем понятное
Татищевым богослужение: вечерня — не вечерня, утреня — не утреня... И лишь
когда священники стали переносить сосуды с престола на жертвенник, Татищевы
вдруг поняли, что это Божественная литургия. Но как это может быть — литургия
вечером? После обеда? Что происходит? Они пригляделись к двум священникам в
балахонах, и вдруг до них дошло, что они попали на католическую мессу! Но —
месса — в православном монастыре? Месса, на которой присутствовал и их дорогой
игумен Ерм! Они замерли, потрясенные и испуганные.
Наконец Евхаристический
канон завершился, и они видели, как причащаются все три священника. Вынесли
чашу со Святыми Дарами, к ней приступили и монахи, после чего Сильвестр подошел
к ним и вежливо предложил им тоже приобщиться. Они отказались.
Мадам Татищева громко
плакала, пока Дионисий вез их на вокзал:
— Они все причащаются
здесь с католиками, — всхлипывала она. — Вы понимаете? С католиками!
Муж ее утешал. Она
спрашивала, может быть, они что-то не поняли, может быть, это вообще сон. Он со
всем соглашался — да, не совсем поняли, да, это всего лишь сон...
Боже мой, оказалось, что
именно их-то Дионисию ни в коем случае нельзя было туда привозить, если он так
уж хотел помириться с учителем. Оказалось, что приехали они в Россию со
специальной миссией — их португальский приход дал им задание выяснить, как в
нашей Церкви обстоят дела с экуменизмом вообще и с католиками в частности.
Потому что именно эти два пункта очень португальцев волновали и настораживали.
Но если все обстоит хорошо, то есть экуменизмом и не пахнет, а католики далеко,
приход поручает им вести переговоры с Патриархом о присоединении их общины к
Московской Патриархии. Потому-то московский архиерей и послал их в Троицкий
монастырь, потому и умолял Иустина принять их получше... А Дионисий ухитрился
повезти их именно туда, где православные монахи служат мессу!
