В лихорадочной суете того времени, когда милиция в основном думала о том, как прокормиться, а лучшие люди убегали и оттуда, и из прокуратуры, оскорбленные разгулом безнаказанности и невозможности жить по-человечески, когда улицы заполнили голодные стайки пацанов, готовых на что угодно за бабки на еду и выпивку, усердствовать в расследовании исчезновении пацана никто не собирался. Следователь, выполнив все необходимые первоначальные следственные действия, тут же по надуманным мотивам приостановил расследование. А сам через месяц уволился, потому что нашел более подходящее для эпохи первоначального накопления капитала занятие.
Но через три года городская прокуратура, где сменилось начальство, вдруг отменила постановление о приостановлении следствия, потому что в деле были обстоятельства, свидетельствующие, что не все в нем так просто. Семья Милешиных вела весьма разгульную жизнь, на них постоянно жаловались соседи. Вспомнили, что мальчик им мешал и поэтому его довольно часто били… От таких родителей можно было ожидать всего что угодно.
Ушлый Братко сразу объяснил Северину, что дело на него повесили дохлое. Пацан пропал, и никаких следов его не обнаружено. В том числе и в Иркутске, о котором говорили Милешины. А без тела невозможно доказать, что пацан погиб. А если не погиб, то где его искать? Полная труба!
Выслушав Братко, Северин не стал с ним спорить, а поручил плотно заняться семейством Милешиных. Разузнать о них все, что возможно. Братко, хотя и выслушал его с кислым выражением, добросовестно прочесал всех их родных и знакомых и в конце-концов вышел на дальнюю родственницу – проводницу поездов дальнего следования Надежду Рачкову, женщину добрую, но пьющую. Северин приказал отработать ее по полной – если пацан хотел уехать, то вполне мог попросить о помощи родственницу-проводницу. А та вполне могла его пожалеть, потому что знала, как тяжело ему приходится в семье.
Как уж Братко ее раскручивал, с поллитрой или без, но примчался он к Северину с сияющими глазами, страшно довольный собой. Ему нравилась хорошая работа.
– Расколол я ее, – скромно сообщил он. – Темнила-темнила, отпиралась, как могла, а потом призналась: «Он просился, чтобы я его взяла покататься, но когда я Нинке сказала, та уперлась вдруг. Пусть дома остается, он тут нужен… А я с Нинкой связываться не хочу, боюсь я ее, она же ненормальная».
Братко с сомнением помотал головой.
– Дома он ей нужен! А для чего? Бить всем, что под руку подвернется?
Вскоре выяснилось, что Милешины недавно хотели сдать мальчика в интернат, но раздумали. Как выяснилось, потому, что Нинка узнала – за ним тогда все равно сохраняется право на жилплощадь. Да еще алименты придется платить на его содержание.
– Это Нинка там всем крутит, – докладывал Братко. – Злая, как цепная собака, ей и повода не надо, чтобы на людей бросаться. А тут жилплощадь какому-то сопляку отдать!
Северин невольно представил себе мальчика, живущего среди злобы и пьяного скотства, чувствующего себя обреченным и ничего не способного этой обреченности противопоставить…
– Значит, считаешь, они с ним сами что-то сделали? – задумался он. – Ну ладно она, Нинка эта, но сам Милешин? Это же его сын…
Братко посмотрел на Северина с искренним интересом:
– Ты, Максим, в детстве в музыкальную школу не ходил? Со скрипочкой? Нет?.. А может, ты гербарии собирал? Ботаником был?
Северин хмуро посмотрел на раздухарившегося опера. Умехнулся:
– Я каратэ занимался. А ты?
– А я в рабочем поселке Первомайском школу жизни проходил. Там у нас, чтобы тебя на улице своим признали, надо было… Ладно, замнем для ясности. В общем, если исходить из той информации, что я про Милешиных набрал, ждать от них можно чего угодно.
– Ну, ладно, допустим… Но если эти скоты сами что-то с пацаном сделали, то где тело? Где нам теперь его искать?
Толик сразу посерьезнел:
– В том-то и дело, что тело…
Северин решил, что Братко надо еще раз поговорить с Рачковой душевно, как своему. У человека, выросшего на улицах рабочего поселка Первомайский, это должно получиться. Братко пожал плечами – надо, сделаем. Вернулся он от Рачковой в задумчивости.
– Тут, гражданин начальник, вот какое дело… Эта тварь, Нинка Милешина, сама Рачковой по пьяни как-то сказала, что, мол, фиг ему, волчонку неблагодарному, а не моя жилплощадь! Мне, говорит, его лучше убить и в топке сжечь.
– В топке? – изумленно уставился на Братко ошеломленный Северин.
– Ну да, в топке, – пожал плечами Братко. Его удивить таким поворотом дело было трудно.
– Какой топке? Откуда?
– Да в том-то и дело, что эта топка у нее не просто так в голове появилась… У Милешина тогда, когда пацан пропал, какой-то собутыльник в котельной работал. Они там у него часто выпивали. В тепле… Это мне тоже Рачкова сказала…
Но больше Рачкова не сказала ничего. Свидетельницей тоже быть не захотела. Похоже, главным ее желанием было забыть то время – она бросила пить, у нее был теперь муж, она мечтала о ребенке. Очень, правда, теперь боялась мести Милешиных – до дрожи, до потери речи. И обещания Братко, что он не даст им и пальцем до нее дотронуться, если она даст показания, никак на нее не действовали. Единственное, что удалось сыщику, – вытянуть у нее имя и фамилию истопника. Марат Абдуллин – вот так его звали.
– Ладно, и то хлеб, – подвел итог Братко своим трудам. – Я этого Абдуллу за пару дней вычислю, а ты попробуй Милешиных поколоть – мол, есть такие-то сведения на их счет…
Работу он подкинул Северину ту еще.
Нина Милешина, злая, как черт, на весь белый свет молодая еще баба, симпатичная, но явно спивающаяся, смотрела на Северина белыми от бешенства глазами и орала, что на нее наговаривают и она знает кто. «Сука завидущая, – шипела она. – Сжить меня со света хочет, но это мы еще посмотрим!»
Павел Милешин, высохший от водки, когда-то красивый, видимо, мужик с седыми уже волосами, лишь сумрачно и глухо молчал. Иногда только монотонно говорил, глядя в сторону: «Раз трупа нет, то и убийства нет. А трупа нет».
Кто-то его этому, судя по всему, научил, слова были явно чужие. Северин смотрел на него и тупо думал о том, что должно произойти с человеком, чтобы он превратился вот в такое существо? Может, это было у него на роду написано?
А потом позвонил Толик Братко: «Он у меня, приезжай в отделение».
Абдуллин, черноволосый мужичок в турецком спортивном костюме, безмятежно улыбался и не думал ничего скрывать. Да, он работал тогда истопником в психиатрической больнице. К нему туда часто заходил Паша, друг детства, с женой Нинкой. В котельной было тепло, и потом в больнице всегда можно было закуску бесплатно достать. Однажды они пришли с пацаном – сыном Пашки. Пока они распивали большую бутылку водки, мальчик тихо сидел в углу, молчал и будто завороженный смотрел на дверцу топки, за которой бился огонь.
