Таким образом Запир остался в Чере, а Закир обосновался за соседней горой. Хутор был назван Эбехом, что значит «близко, рядом».
Шамиль начинал злиться.
– Ты что такая? Сюда смотри!
– Что ты одно и то же спрашиваешь? – возмутилась Мадина. – Я обычная. Расскажи лучше про свои дела.
– Я же говорю, Омаргаджи обещает меня в суде устроить или дядя Алихан на новое место позовет…
– Не ожидала от тебя, – ввернула вдруг Мадина.
– Чего? – удивился Шамиль.
– Ты на кого хочешь работать? На воров?
Шамиль молчал, соображая, к чему она ведет.
– Я не думала, что ты на коленях поползешь проситься на эту воровскую работу.
– Куда я на коленях ползал? – побелел Шамиль.
– Я знаю, о чем ты мечтаешь. Быть таким же, как дядя Алихан. Или дядя Курбан, который в полиции работает. Наживаться на страданиях уммы, лицемерить. Ты себя кем считаешь? Мусульманином?
Шамиль промолчал, пораженный.
– Что молчишь? – распалялась Мадина. – Из-за таких, как ты, я не могу жить честно, как завещал Пророк, я не могу одеваться, как я хочу. Ладно родители, им голову давно задурили, а ты молодой, ты должен делать все, чтобы бороться против мунафиков{Лицемер в исламе (араб.).} и всех этих куфрохранителей{Ругательство в адрес полицейских у салафитов. Образовано от слова «куфр», в исламе – неверие, отсутствие нравственного стержня, духовный вакуум.}. Субханалла{Преславен Аллах (араб.).}, сейчас все изменится. Все предатели будут наказаны. Пока не поздно, пока тебя свои же братья не изловили…
– Ты чего? – прервал ее Шамиль, покрываясь от злости пятнами. – Нюх потеряла? На кого ты здесь кричишь? Кто тебе даст закрыться?
– Сейчас такое положение, что жены могут не спрашивать у мужей, чтобы идти на джихад. А дети могут не спрашивать у родителей, – проговорила Мадина с заученной интонацией.
Лицо ее было совершенно спокойно. Шамиль вскочил с места и с шумом задвинул стул.
– Хорошо, я сразу узнал, что ты с ума сошла! Абдал!{Буквально: «раб божий» (араб.). У аварцев: «дурак».} Будешь голос повышать на своих учителей, а не на меня, – хрипел он, сам себя не слыша. – Ты кто такая, чтобы меня судить? Я никогда копейки не украл!..
Шамиль закашлялся и, ударив зачем-то по спинке стула, выбежал на улицу, не глядя на вынырнувшую снова официантку. Спустя минуту он подумал, что вспышка эта была, наверное, лишней. Нужно было с достоинством проводить мерзавку домой и прекратить общение. Ну и конечно, предупредить ее родителей, если они еще не догадываются. Размышляя об этом, он тихонько вернулся к «Окну в Париж» и осторожно заглянул в витрину кондитерской. Мадина все еще сидела за столом и чему-то смеялась. Шамилю стало жутко, и он снова ретировался.
Первым делом отправился он к ней во двор и, подойдя к лавке, где сидели молодые люди, расспросил подробно о Мадине: как одевается, куда ходит, с кем появляется на людях. Ему отвечали с живым любопытством, сплевывая подсолнуховую шелуху с губ. Оказывается, в последние полгода Мадина перестала сидеть во дворе с подружками, пару раз ее подвозили на машине после девяти вечера, а один из сидевших на лавочке даже видел ее где-то в хиджабе. Получив эти сведения, Шамиль вышел на улицу в самых расстроенных чувствах. Немного придя в себя и подавив несколько повторных приступов гнева и обиды, он решил зайти в качалку к Нариману и отвлечься.
Город постепенно погружался в сумерки. На улицах тут и там кучковались взволнованные люди. Шамиль шел, глядя под ноги и не приставая ни к какому кружку. Из частных магазинчиков то и дело слышались музыка, обрывистая речь новостных дикторов и младенческий плач. На одном из перекрестков большая толпа обступила востроглазого юношу в полосатой рубашке. Юноша держал над головами сотовый телефон и кричал:
– На всех не хватит! Очередь соблюдайте, ле!
Дальше улица была зачем-то перекрыта полицейскими уазиками, откуда временами высовывались растерянные загорелые лица в фуражках. Шамиль решил обойти преграду через плешивый скверик, где в окружении кустов шиповника на закатном солнце сверкал старый мраморный памятник какому-то закованному в кандалы революционеру. У памятника собрались мужчины неопределенного возраста, многие с выпиравшими животиками.
Было и несколько стариков, державшихся поодаль, и довольно много молодых людей, которые беспрерывно ходили взад-вперед с вопросительными выражениями лиц, как будто что-то друг у друга беспрестанно выспрашивая. Двое мужчин с животиками держали напоказ большой писаный маслом портрет имама Шамиля в белой черкеске и с красной бородой.
– Те люди, которые хотят разделить Россию и Кавказ, сеют панику! – кричал, размахивая руками, какой-то белобрысый человек. – Это все из-за новых сил, которые пришли к власти в Москве. Но мы должны сохранять дружбу!
– Кто этот Вал строит? Почему мы ничего не знаем? – сыпались вопросы.
– К сожалению, у меня нет никакой информации, российские войска выведены из Ботлиха и Каспийска, но это, может быть, просто маневр.
– Все потому, что мы, дети Дагестана, отреклись от своего имама! – громко захрипел другой человек, выделявшийся на фоне остальных мужчин громадной головой. – Почему-то мы не усвоили уроки, которые он нам дал. Ни одного памятника Шамилю в Дагестане!
Квадратноголовый задрал указательный палец, выкатил глаза и огляделся вокруг:
– Ни одного!
– Идолопоклонство! – донеслось из толпы. – Хадисы это запрещают!
– Какие хадисы запрещают? – еще раз вытаращился крупноголовый. – Это все выдумки! Хапурчапур!
– Хадисы здесь ни при чем! – снова донеслось из толпы, сгрудившейся около памятника.
Из-за посеревших от сумерек спин выбрался седой мужчина с тяжелой челюстью и затараторил, задыхаясь:
– Этот ваш имам Шамиль целые села живьем сжигал из-за того, что ему не подчинялись! Стариков не жалел, всех казнил без разбора, женщин даже, если по шариату жить не хотели! Его потом свои же горцы русским сдали, потому что он народ измучил! Этот имам похуже всех вахов будет! Зачем вы с портретом вышли, народ собираете? Тем более когда такие слухи…
Вокруг зашикали. Несколько человек, стоявших у портрета, направились к говорившему.
– Вот! Вот из-за таких, как он, имам умер на чужой земле! – восклицал квадратноголовый, тыча пальцем в седого с челюстью. Произошло общее движение, мужчина с животиком закричал:
– Имам Шамиль – не вах, он – тарикатский шейх и полководец, он дружил с Кунта-Хаджи! При нем все в Дагестане были грамотные, у многих высшее образование, это все имам, все имам сделал! Он сплотил народ. В Азербайджане был же памятник ему?
– Снесли его азеры, снесли! – хрипло и сокрушенно воскликнул крупноголовый. – Закатальский, Белоканский, Кахский районы Азербайджана – это наши вековые аварские районы, там наших собратьев превращают в азербайджанцев. Передачи, газеты – только на азербайджанском, на всех постах – одни азербайджанцы. А при имаме Шамиле аварцы были вместе, как этот кулак, бывает же…
