По одной из версий, ее выследили, когда она выезжала из города, в темных очках и замотанная в платки. Заблокировали автомобиль, закидали булыжниками и кирпичами. По другой версии, нагнали ее с любовником на границе со Ставропольем и уложили гранатой. Сыновья тети Ашуры уверяли, что убийства певичек и проституток – дело рук одной, рвущейся к браздам правления, банды. Впрочем, некоторые считали, что Сабине все же удалось ускользнуть.
На улицах слышался стук и грохот. Бывшие базарные торговки, навьюченные кастрюлями и одеялами, искали новых прибежищ, дети жгли мусорные баки и петарды, а в телевизионных экранах прочно поселился главный амир республики с косым шрамом через лицо.
В брошенных в панике университетах, гражданских судах и министерствах вылезшие из лесов муджахиды приветствовали друг друга указательными пальцами и радостно смеялись: «Ассалам алейкум», «Ваалейкум салам».
Целые фуры уходили на юг и пытались прорваться на север. Марья Васильевна тряслась в кузове большегруза меж дубовых тумбочек и тяжелых, с советскими еще наклейками, чемоданов, полных дареного богатства. В тесном бюстгальтере Марьи Васильевны, прилипнув к мягким грудям, мокли чудом вырученные за квартиру рубли, а тонкие губы заранее пришептывали слова, назначенные невидимым охранникам Вала: «Ради Христа, пустите, я своя, на эту нерусь всю жизнь пахала!»
Школа, где работали Марья Васильевна и мать Шамиля, превратилась в штаб партии имарата Кавказ, а директор и двадцать пять его коллег, как рассказывали тете Ашуре, были повешены у главного проспекта на непонятно как избежавших вырубки старых липах. За неверие и, в частности, за то, что не допускали на уроки девочек в хиджабах. По городам раскатывали черные «приоры», рассыпая по пыльному асфальту обочин листовки с шипящим призывом признать Маджлис-уль-Шура, амиров и кадиев великого мусульманского имарата. Гнусавый голос из телевизора пьянил раскатистыми призывами: «Мы, машалла, изгнали кяфиров с наших земель, а теперь пришла пора укрепиться, расквитаться с пособниками нечистых, с теми, кто воровал, обманывал и потворствовал проискам Русни! После этого, иншаллах, Кавказ из Дар-уль-харб, территории войны, превратится в Дар-уль-Салам – территорию мира! Когда шариат укоренится на нашей земле, спокойствие и справедливость придут к нам в дома, а границы, иншалла, раздвинутся до исконных пределов исламского мира!..»
– Умалишенные и убийцы не могут прийти к власти, – твердил Велиханов, потрясая перед домашними желтоватыми ладонями, – они немного попразднуют, а потом мы их сметем!»
– Кто мы? Сидел бы ты дома! – стонала жена, в изнеможении падая на диван под вытканным на ковре имамом Шамилем.
Наконец черные флаги с саблями под выведенными арабской вязью словами «Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммад – посланник Аллаха» затрепетали на здании Правительства, а потом, по слухам, разлетевшимся в горах, предгорьях и равнинах, члены дагестанского «джамаата» торжественно встречали из Чечни предводителя Джихада. Ему присягнуло несколько тысяч незапятнанных еще кровью юношей, произнесших публично клятвенные слова баята{Присяга (араб.).}.
Кадий призрачного государства вышел из тени и принялся устанавливать полевой трибунал для всех, кого приволакивали к нему за отказ от главных догм Салафии, за преданность какой-либо религиозной школе или ученому, за пагубные новшества, за вредные иносказания и чертовы суфийские пляски. Девицы хоронили диски с популярными песнями глубоко под матрасами, а потом передавали друг другу страшным шепотом, что некую Нажибу из Ленинкента расстрелял собственный двоюродный брат, и всего-то за то, что она отказалась прятать волосы, а Марину из Буйнакска закатали в бетон за развешанные по комнате плакаты красавчиков-музыкантов.
Камилла с тоской и злорадством вспоминала Эльмиру в роскошном свадебном платье на плоской груди и думала о том, что если Ханмагомедовы не улетели на своем вертолете, то уже давно гниют в могиле. Впрочем, узнать что-либо наверняка было практически невозможно. Газетные редакции попрятались, киоски затихли, и вместо целого вороха изданий появилось на свет одно – с той же шахадой{Устойчивая фраза-свидетельство о вере в единого Бога и пророческую миссию пророка.} и саблей вместо эмблемы.
Что-то странное творилось со связью. Мировая сеть иногда оживала, и тогда лежащие в карманах телефонные трубки выглядывали на свет и с перебоем показывали то пеструю новостную ленту, то испещренные ругательствами, призывами, аргументами и контраргументами странички социальных сетей.
Но, едва забрезжив, виртуальная реальность снова меркла, вынуждая смятенных жителей припадать к радиоприемникам, откуда сквозь помехи сочились голоса зарубежных национальных редакций, вещавших на нескольких дагестанских языках. Голоса торжествовали, поздравляли, мечтали, благословляли, проклинали – и тем смущали окончательно.
Самым вездесущим и действенным было сарафанное радио. Молва носилась, меняя обличья и форму, донося невиданные вести про взбесившихся ботлихских коров или разом засохшие гергебильские абрикосы, про восстание в Мамедкале и Магармкенте и контратаку муджахидов, разгромивших сепаратистский Юждаг.
– У нас нет наций, у нас есть Аллах! – вещал телевизор разными голосами. Чеченцы и кабардинцы, балкарцы и ингуши, карачаевцы и дагестанцы забудут о границах и о своих джахилийских обычаях и встанут единым исламским фронтом под знаменем таухида!
Но множились и другие слухи – о силах, сплачивающихся в горах вокруг тарикатских шейхов, о тайном заговоре против салафитского правительства, о национальных фронтах, готовящих неожиданный удар, и даже о новом движении воинствующих атеистов со смешанной, не то либеральной, не то коммунистической программой.
Люди, плутающие по столице, тут и там наталкивались на разлагающуюся плоть города. Из-под канализационных люков клокотала вода, провода искрили и обрывались, электричество вспыхивало и гасло. По улицам сновали старые женщины, скрюченные под газовыми баллонами, и охотники за продовольствием, спешившие на дежурство у порогов оскудевших магазинов, откуда уже исчезли многие товары.
Самые страшные толки ходили о готовящихся диверсиях на горных гидроэлектростанциях. Подрыв гигантской арочной плотины Чиркейской ГЭС не только обесточил бы весь имарат, но еще и наводнил бы кипящими сулакскими водами и прикаспийскую низменность, и даже Махачкалу.
Невестка погрузившейся в траур Фариды, недолго думая, сбросила пестрые кофточки, облачилась в чернейший никаб, на торговой лавке своей повесила черный флаг пробудившегося имарата и посадила за кассу покорного мужа.
– Теперь женщинам запрещают выходить на работу, – объясняла она Фариде, – так пускай думают, что всем заведует мой муж.
Другая невестка, жена Фаридиного богатого брата, прибежала в слезах и с порога запричитала:
– Хасан пошел к ним делиться, чтобы не закрыли завод! Они его разорят, а потом убьют!
Фарида молчала, глядела на улыбавшегося со стены человека с желтой бородавкой и размышляла о рисе. Хотелось бы приготовить в казане плов, но продукты не завозили, и рис невозможно стало достать.
