Далгат шел медленно, стараясь не споткнуться на ухабах и не упасть на вываленные кем-то посреди дороги стройматериалы. Свернув на центральный проспект, он направился прямо к главной площади. Там тоже было темно и пусто, а большая настенная гирлянда «Лучший город России» не различалась во тьме. Далгат подошел к памятнику Ленину и сел на холодные мраморные ступени, спиной к синим елям, посаженным около мэрии.
Открыл папку и нащупал пальцами послание для Халилбека. А потом задрал голову кверху и увидел, как звезды заволакивает пришедшим с Тарки-тау туманом. Сзади раздались шаги, и кто-то хрипло окликнул его по имени.
10
Далгат обернулся и распознал под елью мужскую фигуру.
– Вы кто? – спросил он, засунув папку под мышку и поднимаясь.
– Салам тебе, Далгат! – сказал человек и пошел к нему большими уверенными шагами. Стало слышно, как на соседней улице включили барабанную музыку. Доносились воодушевленные вскрики «Асса! Оппа!», видимо, там кто-то танцевал.
Далгат, улыбаясь, смотрел на идущего к нему человека.
...
2009
Шайтаны Рассказ
1
Автомобиль заглох, застряв в тумане. – Сюда давай, – послышались голоса. Зашуршали пакетами, захлопали дверями «газели». Кто-то, приближаясь, чавкает грязью.
– Здесь сыро, надевай кофту, – сказали Наиде женщины, закутывая головы в длинные, с бахромой, платки и неловко вылезая наружу с полиэтиленовыми пакетами.
Пахло землей, чабрецом, сыростью, а издалека – вареным мясом. В тумане встретились невидимые голоса и руки.
– Облако село, сейчас сойдет, – произнес чей-то хриплый бас.
После глухих приветствий, вздыхая и перешептываясь, начали красться вверх по каменистой улочке. Их вел Шапи, сын покойного Хасана. За ним – отец Наиды и приехавшие друзья Шапи, кто-то лакец, кто-то – цунтинец, кто-то русский. За Наидой, касаясь ее руками, шли родственницы.
Пение слышалось еще издали, мешаясь с далеким шумом реки и голосами. Миновав еле видный внутренний дворик, где растаял Шапи с друзьями, Наида и спутницы прошли в комнату, набитую женщинами, которые сидели на треугольных бацадинских табуретках, подушках, а то и просто на коврах и читали зикр . Начались тихие соболезнования, объятия и всхлипывания. Наида протянула хозяйке свой пакет с подарочными носками и полотенцами, та прижала ее к груди. Пришедшим сразу подали белые вышитые подушки, и они уселась у порога, поджав колени и склонив головы.
Баху́ в коричневом бархатном платье сидела в центре и медленно, с придыханиями читала аят, предшествующий тысячекратной священной формуле. Затем звякнула четками и завела громко «лаилаhаилалаh», и вместе с ней, хором, остальные. В проеме двери показалась и снова исчезла любопытствующая детская фигурка. Потом за стенкой загремел, скатившись, металлический чан, и снова стал слышен только ускоряющийся рефрен «нет божества, кроме Аллаха».
Раскрасневшись, Баху качала головой из стороны в сторону, упрямо ударяя на первое «ла», как будто силясь столкнуть со скалы большой камень. Кто кричал громко, прикрыв глаза, кто едва шевелил губами, развернув ладони к лицу так, будто собирался умыться. Наида поймала себя на том, что бессознательно слегка нагибается при каждом повторе.
Закончив зикр, принялись за разговоры. Баху, откинувшись, отдыхала.
– На Белала бухIоне Санит после зикра в обморок упала, – сказала тощая белокурая женщина в темно-синей юбке. – Прямо после шахада свалилась.
– Ба! – удивилась молодая в шифоновой косынке.
Занесли глубокий таз, в котором дымились большие, похожие на пельмени, курзе с мясом.
– ХIасанил рохIалье щвайги , – пробасила Баху, беря хинк в руки и высасывая из него бульон.
– А́мин, а́мин, – заговорили остальные, протягивая руки к еде.
– Как Амир твой, Бильма? – вполголоса обратилась к приехавшей с Наидой женщине сидящая рядом толстушка.
– Ничего, пу-пу, машалла .
– Я слышала, у него проблемы были, – продолжила толстушка, тревожно заглядывая Бильме в глаза.
– У кого? – послышались вопросы.
– У Бильминого сына.
– Оставь, да, Тайбат, тебе больше всех надо, что ли? – отмахнулась молодая в косынке.
– Я переживаю просто, ва! Хасан, мунагьал чураяв , живой был, даже спрашивал про Амира. Амир, говорят, с убитым Абуса сыном общался.
– Его уже замучили этими хабарами. Что все пристали к нему, не пойму? – вспылила Бильма. – Один раз с человеком поговорил, тут же повсюду таскать начали.
– Щиб ккараб ? – заволновались бабушки, вытягивая ноги в темных шароварах.
Им перевели.
– Абуса жена тоже говорит, ее сын ни при чем был. Думает, его похитили, оружие ему подкинули, а потом убили, – сообщила Тайбат.
– Астаупирулла , – раздалось отовсюду.
– Может, так и было, откуда мы знаем, – вставила Бильма, – а вообще, я не знаю, мне главное, чтобы от Амира отстали. Сейчас, пупу, машалла, его не трогают.
Все хором заговорили.
– Что говорят? – спросила у Бильмы оказавшаяся в комнате лачка.
– Жениться, говорят… – улыбнулась Бильма, – женишь их теперь, трудно стало женить.
– У вас много таких ребят? – спросила лачку Тайбат.
– Вагон! – хлопнула та ладошами. – Все их знают.
– У нас тоже знают, – удовлетворенно отметила Тайбат, высоко поднимая полную руку с капающим хинком. – Даже в некоторых селах свои мечети есть у них.
– Уллубий здесь мечеть, видели, построил! – обрадованно сообщила Баху, с аппетитом доедая содержимое таза. – Миллион, говорят, отдал из кармана!
– Я в Махачкале у них в новом доме была, – тут же загорелась Тайбат. – Три этажа, короче, а на мансарде мечеть себе сделали от души!
В комнату, обнимая по очереди дочерей и племянниц покойного, зашли новые соболезнующие.
– Вая-я-я, еле доехали, – вздохнула белолицая женщина в просторном темном платье с блестками. – В Хаджал-Махи пробка была на все село, потом, когда асфальт кончился, мотор заглох. Сразу какие-то машины остановились с ребятами, момент – починили.
– Сейчас дороги хорошие, Манарша, ты же помнишь, как раньше в скалы рельсы вбивали, сверху деревянные доски клали и так ехали, – сказала хозяйка, складывая на животе запачканные мукой руки.
– Развернуться нельзя было! – с чувством подтвердила Манарша, обращаясь к лачке.
Потом перебралась к бабушкам, и они заговорили на аварском о родне, о том, как жарко в Махачкале, и какие там комары, и как покойный Хасан в молодости бывал на праздниках и свадьбах ряженым, прыгал в маске зайцеволка или козла, сыпал толокно, наливал вино, и как покойная Хапсат не хотела за него замуж и три раза сбегала из села, и ее ловили по пути в райцентр.
