Последним кабинетом в конце коридора была приемная Таратуты. Отметив отсутствие на месте секретаря, Сироткин без стука вошел внутрь.
– Капитан Богомаз мертв, – сказал он вместо приветствия.
– То есть? – выгнул брови Таратута.
– Совсем мертв, – уточнил Сироткин. – Идемте со мной. Он у себя в кабинете.
Пока начальник УБОПа набирался смелости, чтобы своими глазами увидеть место происшествия, Сироткин вызвал на место всех тех, кого полагалась в таких случаях вызывать.
Эксперты констатировали, что смерть старшего оперуполномоченного наступила в результате огнестрельного ранения в голову из пистолета «форт». Оружие оказалось травматическим. Выстрел был сделал в упор, поэтому привел к летальному исходу. Пистолет принадлежал лично Богомазу, его раньше видели многие. Время смерти было установлено более-менее точно. Она наступила примерно за десять минут до того, как Сироткин обнаружил тело. За это время никто в помещение УБОПа не входил, как, впрочем, и не выходил из него, за исключением секретаря. Жанна Игоревна отлучалась ненадолго, но скоро вернулась. Выстрела никто из находящихся в кабинетах сотрудников не слышал, скорее всего потому, что на стройке по соседству стали забивать сваи и от этого звука в помещении УБОПа временами начинали дрожать стекла. Через час после того, как тело капитана увезли в морг, Таратуте позвонили, чтобы сообщить – на пистолете обнаружили отпечатки пальцев только одного человека. Самого Николая Богомаза. Все говорило о том, что капитан свел счеты с жизнью. В том, что это самоубийство, никто и не сомневался еще до того, как были сделаны предварительные выводы.
– Не понимаю почему? Почему он это сделал? – хватался за голову деливший с покойным один кабинет Олег Пустовит.
Руслан Петрович молчал. Он появился почти одновременно с экспертами. За все время, пока они работали, он один не проронил ни слова, наблюдая за их действиями через открытые двери, прислонившись к противоположной стене коридора.
К концу дня Сыч пришел к Таратуте с рапортом об увольнении из органов внутренних дел по собственному желанию. Владимир Михайлович, прочитав написанное, достал из шкафа квадратную бутылку с коньяком, наполнил им до половины два пузатых коньячных бокала. Выпили молча, не чокаясь. Таратута еще раз прочитал рапорт, разодрал бумагу на две половины, смял и швырнул на пол мимо мусорной корзины.
– Славно, – сказал он. – Один в бегах, у другого ребра сломаны, третий себе в голову выстрелил, ну а четвертый решил на все забить и уволиться. Славно. Давайте все разбегитесь кто куда, а я один останусь расхлебывать.
Как раз впору было задуматься о том, насколько переменчива бывает фортуна. Всего ничего прошло с тех пор, как Владимир Михайлович грозился растоптать, разогнать и морально уничтожить две трети личного состава УБОПа, причем Сыч одним из первых подлежал растаптыванию, разгону и моральному уничтожению. И вот теперь все тот же Таратута обиженно надувает губы в ответ на естественную, казалось бы, просьбу Сыча уволить его с работы.
Однако майору было не до рефлексий на тему превратностей судьбы. Ему в самом деле было очень плохо, учитывая то, что он считал себя одним из виновников смерти Богомаза, который, если уж называть вещи своими именами, оказался просто предателем и сволочью.
– Капитан Богомаз был моим подчиненным. В том, что с ним произошло, виноват я, – сказал майор.
– Да ну. И в чем же? Матюками его обложил? Маленького ребенка? А он не вынес и застрелился, так? Все бы и стрелялись после этого. Да он просто понял, что влип. Испугался, что придется за все ответ держать. За двурушничество. За то, что он всех нас предал. За то, что Чикалюка по его наводке убили. Молодого пацана Качибадзе чудом не ухлопали.
Таратута сделал паузу, плеснул в бокалы еще коньяку. На этот раз совсем понемногу. Произнес многозначительно и торжественно:
– С другой стороны, мы никогда не узнаем, о чем думал Богомаз перед тем, как нажать на спуск. Почему мы обязательно должны подозревать человека в самом худшем? Разве у нас в государстве уже отменили презумпцию невиновности? Предлагаю считать, что Богомаз Николай Васильевич раскаялся в содеянном и решил кровью смыть позор со своей офицерской чести… Земля ему пухом.
Выпив, Таратута раздвинул двери зеркального шкафа-купе, достал оттуда пальто, передумал, вернул его на место, а вместо пальто снял с другой вешалки плащ.
– Все, Руслан Петрович, домой. На сегодня хватит. Идите, отдохните как следует. Нам еще этого гада дожимать надо.
– Дожмешь его, как же. Теперь, когда он знает о прослушке, он будет очень осторожным. Финансовая проверка фонда «Щит» тоже результатов не принесла.
– Да и пес с ним, со «Щитом». Сегодня прокурор в моем присутствии еще раз беседовал с Людмилой и Варварой Пасечник. И мать, и дочь единодушно указали на возникшие в последнее время разногласия между Юрцышиным и Андреем Пасечником. Причина – нежелание Юрцышина возвращать или как-то компенсировать вложенные в него средства. В подтверждение этого дочь даже процитировала фразу отца, которую он произнес после телефонного разговора с Юрцышиным: «Эх, Вадик, Вадик. А ты, оказывается, еще тот жук. Ну ничего. Не хочешь по-хорошему, будет по-другому». Завтра прокурор вызывает на допрос самого Юрцышина. Посмотрим, как он будет оправдываться.
Слушая Таратуту, майор думал о том, что в день убийства ни вдова, ни дочь почему-то ничего похожего не припомнили. Не сомневаясь в том, что Юрцышин является подлинным организатором преступления, Сыч был убежден в том, что показания Людмилы и Варвары Пасечник, мягко говоря, не соответствуют истине. Он даже знал, почему они это сделали. На другой чаше весов лежала судьба их сына и брата. И если завтра Саша Пасечник будет отпущен под подписку о невыезде, Сыч этому уже не удивится. Судебное разбирательство скорее всего затянется, потом дело переквалифицируют из вооруженного ограбления в хулиганство, эпизод о перестрелке с сотрудником милиции скорее всего просто выпадет из разряда героических деяний Александра Андреевича. Кончится все это приговором с условным сроком.
Что ж, пусть так. С волками жить – по-волчьи выть. Лишь бы это позволило уличить более опасного зверя. Зверя, который осмелился угрожать близким Руслана Петровича, который привел его семью на грань катастрофы.
Таратута сообщил и о дополнительном бонусе в этой ситуации: прокуратура, рассмотрев дополнительно собранные материалы – в том числе и показания свидетелей, видевших Тараскина возле дома Лапова, аннулировала постановление об его аресте и изменила статус, превратив из подозреваемого в свидетеля.
У Сыча немного отлегло от сердца. Выплеснув в рот остатки коньяка, он простился и вышел. Приемная была пуста. Жанна Петровна, узнав о смерти Богомаза, почувствовала себя очень плохо и вынуждена была уйти домой.
А вот Сычу идти домой совсем не хотелось. Нечего там было делать, дома. Купив еще бутылку коньяка и кое-что из закуски, он отправился с визитом к Качибадзе. Давид был рад гостю. Он уже знал о смерти Богомаза, но деликатно ни о чем не расспрашивал, понимая, насколько это тема является для майора болезненной. Пить он, правда, тоже не пил, но зато чокался очень охотно. В перерывах между тостами Сыч приметил лежащую на диване брошюру «Как правильно понимать человека».
