Дальше мысли пошли не туда, куда следовало, — вдруг подумалось, что лучше уж к собственной семье в гости, чем совсем без семьи. Приевшийся постулат о том, что все еще впереди вдруг аукнулся цифрой «тридцать два». Детородный возраст все продлевается да продлевается, прогресс. Нынче и сорокапятилетняя роженица не такая уж редкая редкость, но если дотянуть с этим делом до сорока пяти, то ребенок окончит школу, а тебе уже пойдет седьмой десяток. Тут «тридцать два» звучит не очень-то, а «шестьдесят два» — так вообще ужасно. «Это твоя бабушка?». — «Нет, это моя мама»…
Анна уже почти успокоилась, во всяком случае — глаза уже высохли и руки перестали дрожать, когда в окно требовательно постучали. Анна на два пальца приспустила стекло и услышала:
— Ты, чё, совсем того, да? Проезжай давай, здесь тебе не стоянка!
Остановилась она по обыкновению интеллигентно — ни въезд в ворота не перегородила, ни проезжую часть. Непонятно, с чего так рассвирепел пузатый мордач в мятой черной форме охранника.
— А повежливее разве нельзя? — поинтересовалась Анна, включая зажигание.
— Нельзя! — ответил хам. — Проезжай!
Стоял он очень удачно — если резко открыть дверцу, то можно сбить с ног. Но после секундного размышления Анна отказалась от столь радикального воспитательного метода. Вдруг охранник со зла устроит какую-нибудь гадость Константину Христофоровичу? Видел же, скорее всего, кого она привезла.
Поэтому Анна приоткрыла стекло еще немного и вежливо спросила:
— Скажите, пожалуйста, а ваша мама жива?
— Жива, — почти человеческим тоном ответил растерявшийся охранник. — А вы что, с ней знакомы?
— К сожалению, нет, — Анна виновато улыбнулась. — Поэтому вы уж сами передайте ей от меня, что она сделала очень большую ошибку, когда не абортнула вас к чертям собачьим. На свете и без вас хватает говнюков.
И резко, с ревом, рванула с места. Не собиралась, а добилась своего — от неожиданности охранник отскочил, споткнулся и приземлился на пятую точку, жаль, что не в лужу. Странно, но он не потрясал кулаками и ничего не орал вслед Анниной машине, просто сидел и смотрел. Все-таки недаром говорят, что вежливое оскорбление действует сильнее.
От сентиментальной меланхолии не осталось и следа. По-хорошему, следовало бы заехать в ближайший магазин, купить не менее чем литровую бутылку водки и вернуться с ней к охраннику. Отблагодарить человека, так сказать, за подъем настроения. Но вместо этого Анна прибавила газу и включила музыку. Из шестнадцати гигабайт музыки, которая была на флешке, умное устройство выбрало самую подходящую к моменту песню «Доорз»:
Yeah, keep your eyes on the road, your hands upon the wheel
Keep your eyes on the road, your hands upon the wheel
Yeah, we’re goin’ to the Roadhouse
We’re gonna have a real
[16]
Good time…
Если смотреть на дорогу, не поворачивая головы, то вполне можно представить (вообразить, подумать), что справа на пассажирском сиденье сидит кто-то похожий на Джима Моррисона и поет:
Let it roll, baby, roll
Let it roll, baby, roll
Let it roll, baby, roll
Let it roll, all night long
Do it, honey, do it…
[17]
Чтобы не выбиваться из образа, Анна даже заехала в «Макавто» и съела под кофе целых три чизбургера. Хотела еще взять ванильный коктейль, но решила, что это будет уж слишком.
Иммунитет и интуиция
Начмед
[18]
Надежда Даниловна приходила к Анне редко, большей частью звонила. И идти ей было далековато — из одного корпуса в другой, и времени начмедам вечно не хватает. Хлопотно отвечать за организацию лечебной работы в большой больнице, очень хлопотно. Тысяча четыреста коек, через которые за год «проходит» более сорока тысяч пациентов — это вам не кот начхал!
Приход Надежды Даниловны мог означать только одно — где-то, в каком-то из отделений, лежит не просто «непонятный» больной, которому никак не поставят правильный диагноз (тогда бы звонили или приходили бы с историей лечащие врачи, как вариант — заведующие отделениями), а Большой Человек, Чей-то Родственник или Махровый Скандалист. То есть больной, заслуживающий крайне бережного отношения и максимального внимания.
Анна предпочитала Чьих-то Родственников или Больших Человеков. Они при любом раскладе были приятнее и удобнее Махровых Скандалистов. Удобнее, потому что у большинства скандалистов не удавалось даже анамнеза собрать толком, потому что те не столько рассказывали о своих болячках, сколько предъявляли претензии. А толком не расспросив пациента, диагноза ему не поставишь. Лучше самого больного никто о его болезни рассказать не может, только надо уметь расспрашивать и слушать. Ну и понимать, что тебе говорят.
Понимать — это без преувеличения. У тощего бледного сорокалетнего автослесаря, рассказывавшего классическую, как по учебнику, клинику узелкового периартериита, и имевшему все симптомы этого заболевания, в четвертом терапевтическом отделении две недели усердно искали онкологию. Не находили, удивлялись и продолжали поиски. Резко похудел? Температурит? Кровь в моче? Вперед — ищите и обрящете! Искали втроем — лечащий врач, заведующий отделением и ассистент кафедры терапии. Искали до тех пор, пока Надежда Даниловна не возмутилась на пятиминутке. Заведующий четвертой терапией Дробышев начал оправдываться, в ходе возникшей дискуссии прозвучала кое-какая информация о больном. Анне этой информации хватило. «Об узелковом периартериите не думали, Вадим Денисович?», — спросила она Дробышева. В ответ услышала ироничное: «Спасибо, теперь непременно подумаю». Дело было в четверг, а в понедельник Надежда Даниловна пропела очередной дифирамб доценту Вишневской. При этом часть врачей в аудитории смотрела на Анну не восхищенно, а с неприязнью. Никак не могли забыть, как их тоже вот так «уедала» доцент Вишневская. Дробышев тоже паскуда, нет бы спасибо сказать, начал ерничать, сравнивая Анну с доктором Хаусом из одноименного американского сериала, который тоже иногда ставил диагнозы, не видя больного. Анна в долгу не осталась — громко, на весь зал, посоветовала Дробышеву вечерами вместо просмотра сериалов читать учебник по внутренним болезням. «Поищите в библиотеке Сметнева и Кукеса, — добавила она. — Учебник хоть и не новый, но написан простым доходчивым языком». Дробышев побагровел, набычился, но ничего не ответил, отвернулся. Здороваться с тех пор перестал, конечно. И ассистент Гуляева, которая была третьей, упустившей узелковый периартериит, тоже больше с Анной не здоровается. Значит, правду болтают, что у нее с Дробышевым роман, тщательно скрываемый от посторонних глаз. Два сапога — пара, иначе про них не скажешь.
