- "Следовательно, мои тысяча и одна ночь кончились, - сказала Шерри. - Не будь неблагодарна к нашему другу, Дуня, все когда-нибудь кончается".
- Я согласилась, но, вся в слезах, пожелала себе - и Али Шару, Гарибу и малютке Мелиссе, которых я любила так же горячо, как и свою сестру, - оказаться подальше от мира, в котором счастливо кончаются только вымышленные истории.
- Джинн тронул меня за плечо. "Не будем забывать, - произнес он, - что, с моей точки зрения - занудно технической, не спорю, - это и есть история, к концу которой мы приближаемся. Все эти рассказы, которые твоя сестра нарассказала царю, - всего-навсего середина ее собственной истории - ее и твоей, то есть и Шахрияра, и его младшего брата Шахземана".
- Я его не поняла, но Шерри, стиснув другое мое плечо, спокойно спросила, уж не следует ли отсюда, коли это такой занудно технический случай, что к обрамляющей истории можно придумать счастливый конец.
- "Автор "Тысячи и одной ночи" ничего не придумывает, - напомнил ей джинн, - он только пересказывает, как, кончив рассказ о Маруфе-башмачнике, Шахразада поднялась с царской постели, поцеловала перед Шахрияром землю и, набравшись храбрости, просила о милости в обмен на тысячу и одну ночь развлечений. "Проси, Шахразада", - ответил в истории царь, и тогда ты послала Дуньязаду за детьми и молила сохранить тебе жизнь ради них, чтобы не пришлось им расти без матери".
- Мое сердце так и подпрыгнуло в груди; Шерри сидела молча. "Подчеркиваю, что просишь ты не во имя историй, - заметил джинн, - и не во имя своей любви к Шахрияру и его к тебе. Изящный ход: ему предоставлена свобода даровать тебе, если он так решит, исполнение желания на совершенно иных основаниях. Меня восхищает также тот такт, с которым ты просишь только о своей жизни; это дает ему моральную инициативу в том, чтобы раскаяться в своей политике и жениться на тебе. Сомневаюсь, что сам подумал бы об этом".
- "Хм-м", - сказала Шерри.
- "И к тому же тут имеется замечательная формальная симметрия…"
- "Забудь ты свою симметрию! - вскричала я. - Работает это или нет?" По выражению его лица я поняла, что срабатывает, а по лицу Шерри - что план этот для нее не новость. Я крепко-накрепко обняла их обоих и так разрыдалась от радости, что, как выразился джинн, с нас вот-вот потекла бы чернильным дождем тушь; Шерри я умоляла пообещать, чтобы и после свадьбы я, как и раньше, оставалась с детьми и всегда сидела у подножия их постели.
- "Не все сразу, Дуня, - сказала в ответ она. - Я еще не решила, хочу ли я кончать историю таким образом".
- "То есть как хочешь ли? - Я с внезапным ужасом уставилась на джинна: - Ведь коли это есть в книге, значит, она должна?"
- Теперь уже и он, казалось, встревожился и, всматриваясь в лицо Шерри, признал, что не все увиденное им в его снах или грезах в точности соответствует той истории, которая дошла до него через разделяющие нас наяву, в часы бодрствования, века, земли и языки. В его переводе, например, детишки оставались безымянными, и все трое были мальчиками; и хотя там упоминалось, что Шахразада к концу книги полюбит Шахрияра, не было там и намеков на то, что она его обманывает или так или иначе ему изменит со мной или с кем-то другим. Но главное - само собой разумелось, что сам он совершенно отсутствовал в фабуле всей истории, каковую, однако, молил мою сестру закончить так же, как она кончалась в его версии: двойной свадьбой, ее с твоим братом и нас с тобой, и нашим счастливым совместным проживанием, покуда не придет за нами Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний и т. д.
- Пока я пыталась осознать ошеломляющие новости о самой себе, Шерри с улыбкой спросила джинна, что он, собственно, подразумевает под "своей версией" - тот экземпляр "Тысячи и одной ночи", с которым он принимал в нас участие, или же собственную историю, в процессе сочинения каковой находился; ибо ей приятно было думать - и она глубоко на это надеялась, - что наша связь обернулась на пользу не только ей: что так или иначе мы с нею и сама наша ситуация оказались среди тех "древних повествовательных материалов", которые он нашел полезными для своих нынешних целей. Как кончалась его версия?
- Джинн на мгновение закрыл глаза, подтолкнул большим пальцем очки обратно на переносицу и повторил, что все еще находится в середине третьей повести и пока далек от того, чтобы хотя бы начерно набросать ее кульминацию и развязку, не продумал даже в самых общих чертах и ее план. Повернувшись ко мне, он, к моему величайшему изумлению, объявил, что называется эта история "Дуньязадиада", а главная ее героиня - не моя сестра, а я сама, чей образ в "предстоящую брачную ночь", как он находит, столь же удачно схватывает конкретную ситуацию рассказчика историй из его времени и окружения, как образ моей сестры - положение художника-повествователя вообще.
- "Все эти ночи у подножия кровати, Дуньязада! - воскликнул он. - Тебе была передана целая литературная традиция, а в придачу еще и эротическая! Нет истории, которой бы ты не слышала; нет способов заниматься любовью, которых бы ты снова и снова не видела. Я думаю о тебе, младшая сестричка, девственница в обоих отношениях: вот это невинность! Вот это искушенность! И теперь приходит твой черед: Шахрияр рассказал младому Шахземану, как он любит свою чудесную любовницу и саму по себе, и за ее истории, которые он тоже передает дальше; два брата женятся на двух сестрах; это твоя брачная ночь, Дуньязада… Но подожди! Послушай меня! Шахрияр, прежде чем повстречал Шахразаду, лишил невинности и убивал по деве за ночь тысяча и одну ночь; Шахземан делал то же самое, но только теперь, на тысячу и одну ночь позже, узнает он о Шахразаде, - это означает, что с того дня, когда он убил свою жену, казнил он по меньшей мере две тысячи двух молодых женщин - и ни одна из них не понравилась ему настолько, что он захотел бы провести с нею вторую ночь, не говоря уже о том, чтобы пощадить ее жизнь! Что ты собираешься предпринять, чтобы развлечь его, сестренка? Предаться любви новым возбудительным способом? Но таких нет! Рассказывать ему, как Шахразада, истории? Он все их уже слышал! Дуньязада, Дуньязада! Кто сумеет рассказать твою историю?"
- Ни жива ни мертва от страха, я вцепилась в свою сестру, которая взмолилась, чтобы джинн перестал меня пугать. Рассыпавшись в извинениях, он заверил нас, что описывал не обрамляющую историю "Тысячи и одной ночи" (каковая счастливо кончалась безо всяких намеков на эти ужасы), а свою собственную повесть, чистый вымысел, к которой он от всего сердца постарается найти достойное его ко мне привязанности завершение. Еще более развеяла мои тревоги Шерри, добавив, что и она потратила немало времени на размышления о моем, как его описал джинн, положении и имеет касательно моей брачной ночи кое-какие планы; о них, как последнюю дань нашему другу, она набросала небольшую заметку, в надежде, что, реализуются они или нет, он сможет найти их полезными для своей истории, но в настоящее время предпочла бы их от меня скрыть.
- "Значит, ты чувствуешь то же, что и я, - задумчиво промолвил джинн, - мы больше не свидимся".
- Шерри кивнула: "Тебе рассказывать другие истории. Я свои уже рассказала".
