И препроводили меня в уединенную долину, где в убогом шалаше сидел облаченный в лохмотья старичок с белоснежной бородой. Он, как мне сказали, созерцал природу, умиленно внимая Богу. Скажу не таясь: никогда прежде не встречал я более ясного, безмятежного и воистину счастливого человека. Но было уже поздно ломать свою жизнь».
Все это рассказал могучий правитель острова ученому мужу. Тот поведал историю богатому купцу, а купец передал ее нищему страннику, пришедшему в его дом просить милостыню. Всех их звали Морро. И все они, кто по одной причине, кто по другой, имели прозвище Великий, — закончил свою повесть старичок.
В сумраке темницы кто-то спросил:
— Ежели у меня башка не набита соломой, выходит, ты и есть тот проклятый старикашка из шалаша, самый великий из всех?
— Эх, дети мои, — молвил старик уклончиво, — забавная это штука — жизнь!
И тогда слушавшие его воры и убийцы умолкли, ибо есть вещи, которые заставляют призадуматься даже самых отпетых негодяев.
54
ЗАПРЕТНОЕ СЛОВО
© Перевод. А. Велесик, 2010
Слушая туманные намеки, двусмысленные шутки, осторожные недомолвки, невнятные перешептывания, я догадался, что в городе, где я живу четвертый месяц, запрещено употреблять какое-то слово. Но какое? Этого я понять не в состоянии. Может, это странное, необычное слово, а может, наоборот, самое что ни на есть обыкновенное. В таком случае для меня как писателя подобное обстоятельство чревато массой неудобств.
Снедаемый тревогой и любопытством, я отправился к моему приятелю Джеронимо. Он умнее всех, кого я здесь знаю, и живет в городе двадцать лет. Уж он-то объяснит, в чем тут дело.
— Да, ты прав, — сразу согласился Джеронимо. — У нас действительно есть запретное слово, люди стараются его не употреблять.
— Какое же это слово?
— Видишь ли, — сказал мой приятель, — я знаю, ты человек порядочный и тебе можно доверять… Кроме того, я твой друг. Так вот, поверь, будет лучше, если я тебе ничего не скажу. Я в этом городе без малого двадцать лет. Меня здесь приняли, дали работу, я могу ни в чем себе не отказывать… Такое надо ценить. Я добровольно принял законы этого города, хороши они или плохи. Ничто не мешает мне уехать, и все же я остаюсь. Я вовсе не собираюсь изображать из себя философа, этакого Сократа, отказавшегося бежать из тюрьмы. Но я действительно не хочу нарушать неписаные законы города, гражданином которого я себя считаю. Господь рассудит, мелочи это или нет…
— Но ведь тебя никто не слышит, и ты можешь говорить совершенно… Открой мне это проклятое слово. Кто тебя выдаст? Не я же!
— Замечу тебе, — улыбнулся Джеронимо, — что ты рассуждаешь, как рассуждали наши предки. Ты думаешь, ослушника ждет расправа? Когда-то действительно считали, что сила закона в наказании. И были правы. Но эти времена давно в прошлом. Чтобы закон был непреложен, совершенно не обязательно подкреплять его суровыми мерами. Слава Богу, мы не в каменном веке.
— Что же тебя удерживает? Совесть?
— Эх, совесть! Кто сейчас о ней вспоминает? А ведь совесть веками оказывала людям неоценимые услуги! Только ей приходилось подделываться под каждую эпоху, и сегодня ее почти не узнать. Она упростилась, успокоилась, она не так навязчива и требовательна, как раньше.
— Что-то я не очень понимаю…
— Ах да, не хватает логического обоснования. На простом языке это называется приспособленчеством. Приспособленец всегда спокоен, ведь он на ты с этой жизнью. Если же он порвет с нормой, то его ждут смятение, тревога, растерянность.
— И это все?
— Какое там все! Приспособленчество — страшная сила, она куда страшнее атомной бомбы. Конечно, она везде проявляется по-разному. У приспособленчества, между прочим, тоже своя география. В других странах оно, замечу тебе, пока в зачатке и проявляется беспорядочно. Типичный пример — мода. Что касается развитых стран, то приспособленчество там давно в ходу, оно, можно сказать, висит в воздухе. А правит бал государство.
— И у нас тоже?
— В общем, да. Запрещение слова было мудрым решением правительства, а цель его — проверка соглашательской зрелости населения. Что-то вроде теста. Главное, что результат превзошел все ожидания. Запрещенное слово превратилось в настоящее табу. Теперь его днем с огнем не сыщешь. Люди сразу сообразили, что от них требуется, и никакие доносы не нужны, никакие штрафы и тюрьмы.
— Если это правда, то, как оказывается, легко сделать всех честными…
— Еще бы. Только на это уходят годы, десятилетия, века. Запретить слово — раз плюнуть, а вот отказаться от него не так просто. Куда деваться от мошенничества, подлости, сплетен, доносов?.. Люди привыкли к этому, попробуй запрети им! Приходится чем-то жертвовать. Заметь, что стихийная волна соглашательства, если вовремя ее не обуздать, как правило, влечет за собой зло, мерзость и ленивую сытость. Надо направить эту волну в другое русло. Но с ней не так легко справиться. Должно пройти время, и тогда, можешь не сомневаться, все станет на свои места.
— Ты считаешь, так лучше? Подумай, ведь будет всеобщая уравниловка, кошмарное единообразие.
— При чем здесь «лучше»? Не о том речь. В первую очередь это полезно, крайне полезно. Это на пользу обществу. Ты только подумай, ведь так называемые интересные личности, яркие, выдающиеся, — от них-то все беззакония и анархия. Это язва на теле общества. И наоборот: может, ты замечал, что у сильных наций наблюдается невероятное, почти удручающее единообразие человеческих типов?
— Насколько я понимаю, ты не хочешь говорить, что это за слово?
— Не сердись, друг мой, и не подумай, будто я тебе не доверяю, но если я произнесу это слово, мне будет не по себе.
— Неужели и ты тоже? Ты, человек возвышенный, опустился до уровня массы?..
— Да, дорогой мой, ты прав. — Джеронимо печально покачал головой. — Нужно обладать недюжинной силой, чтобы противиться влиянию среды.
— А как же высшее благо? Как же?.. Ведь ты когда-то стремился к ней, готов был на все ради нее. Что же теперь?
— Да что угодно… Еще герои Плутарха… А в общем, дело в другом. Даже самые возвышенные и благородные чувства забываются, если, кроме тебя, они никому не нужны. Увы, но в рай не имеет смысла стремиться одному.
— Короче, ты не хочешь говорить. Но ответь хотя бы: это бранное слово, непотребное?
— Совсем наоборот. Абсолютно невинное, порядочное и безопасное. В том-то и хитрость эксперимента нашего правителя. На всякие гнусности и непристойности так или иначе распространяется молчаливый, хотя и не очень строгий запрет. Осторожность, знаешь ли, хорошее воспитание… Что толку было бы в таком эксперименте?
— Скажи хоть: существительное это? Прилагательное? Может, глагол или наречие?
— Зачем тебе? Оставайся с нами, и однажды ты сам поймешь. Поймешь как-нибудь невзначай, даже не заметив. Ты вдохнешь это слово вместе с воздухом. Так-то, друг мой.
